Легенда Татр
Шрифт:
– Да ведь так ближе всего, – заметил Моцарный.
– У тебя времени хватит бежать, не бойся!
– А оно бы пора. Ведь нас искать будут! – сказал Матея.
– Убежишь, убежишь и ты! Еще есть время!
– Яносик… – начал Гадея и не договорил.
Они поднимались по той горе, по которой сбежал Яносик. Прошли лес и вышли на поляну, окруженную густым кустарником в рост человека.
– Ребята! – сказал Яносик, – Дайте мне мое оружие.
Он взял у них ружье, пистолеты и разбойничьи ножи.
– А теперь делайте,
– Что ты затеял? – спросил Гадея.
– Подожгите кусты с трех сторон.
– Зачем?
– Увидите. Живо!
– Хочешь дымом дать знак, что мы здесь? Кому? Солдатам, что ли?
– Покуда придут, успеете убежать.
– А ты?
– Увидите. Живей поджигайте! Кругом!
Три товарища Яносика высекли огонь и подожгли можжевеловые кусты, а Яносик стал посередине.
– Беги! Огонь тебя охватит! – крикнул Гадея.
Но Яносик сказал:
– Еще есть время! Идите сюда! Подайте руки!
Они пожали ему руки и, удивленные, стояли, ничего не понимая. Наконец Гадея, глядя Яносику в лицо, медленно проговорил:
– Господи Иисусе Христе! Яносик! Что ты задумал? Заживо сгореть хочешь?
– Спасайтесь от огня, уходите с поляны, – сказал Яносик.
Они отошли, и он продолжал:
– Вы должны меня слушаться до конца! Вы присягнули. Покуда я жив, я атаман, а вы только мои товарищи. Ступайте!
– Яносик! – взмолился Гадея с острой болью в сердце.
А Яносик говорил:
– Ребята! Не может того быть, чтобы я дал одолеть себя. Покорюсь лишь одной смерти, а больше никому во всем мире. Ни князю, ни графу, ни епископу, ни королю. Мне домой вернуться опозоренным!.. Чтоб бабы кричали мне прямо в глаза: «А когда же мы в Липтов переселяться будем? Только мужиков наших ни за что сгубил!» Чтобы враг хвастать мог, что я от него сбежал? Я, Яносик Нендза Литмановский, разбойничий гетман, о котором слава на сто миль кругом идет? Мне жить, коли я не сделал того, за что брался? Коли я дал перебить столько добрых людей и не погиб с ними вместе? У меня слово – как гром. Коли уж гремит – так гремит! Прощайте! Жалко, Саблика нет. Сыграл бы он мне напоследок! Умирать мне не жаль, я там не один буду. Высоко у озера сын мой лежит в могиле.
Онемев, глядели товарищи Яносика на то, что происходило. Из глаз их по суровым лицам катились слезы, но противиться Яносику они не смели. Он был всех выше, он всем повелевал и делал, что хотел.
Огонь и дым поднимались и охватывали Яносика. Страшная боль и ужас сжимали сердца его товарищей, но вытащить его из огня они не смели: такую смерть он выбрал себе сам. Дым уже почти закрывал его от них. А он стоял спокойно, опершись на чупагу.
– Яносик, сгоришь! – крикнул Гадея, в отчаянии ломая руки.
Вдруг Матея и Моцарный рванулись, словно желая прыгнуть в огонь, но Яносик крикнул:
– Я должен умереть, иначе быть не может! Убью всякого, кто подойдет! Храни вас бог,
– Эй, Томек! – закричал он еще Гадее. – Как будет время, сходи в старый домик лесника. Расскажи там панне, Веронкой ее звать, почему я к ней не вернулся! И отцу с матерью скажи! Эй! Руки у них поцелуй! Прощайте, товарищи!
Остолбенев, стояли поодаль три друга Яносика; пламя поднималось все выше, дым застилал Яносика. Они тряслись от ужаса и плакали, но не могли двинуться с места. А когда услышали стон среди треска огня, который вдруг вспыхнул огромным столбом, они с криками упали лицами на землю, потом в леденящем страхе побежали, как козлы, обезумевшие от грома. Долго бежали, пока не очутились в незнакомом лесу и настолько успокоились, что могли заговорить.
– Так он и должен был умереть, – сказал Гадея. – Я это понял.
– Никогда.
– Чупага при нем и все оружие.
– Хорошо!
– А пепел разнесут ветры.
– Страшную себе смерть выбрал. Не мог стерпеть…
– Не хотел позора. Тисом печь топить не будешь, потому что не стащишь его с вершины.
– Не будешь.
– Нет.
– Помолиться надо!
Они стали на колени среди черных елей и валунов лесных, помолились, как умели, потом Гадея, самый старший их них, сказал:
– Пойдемте, ребята, в Польшу. Что нам еще тут делать? Яносика нет больше.
– Погиб.
– Кончился.
– Аминь.
Они двинулись вперед, ища просвета в лесу. А когда вышли из леса, уже ночью, в каких-то незнакомых местах и увидели отвесные скалы и звезды над ними, они вздохнули свободно и, с тоской и восторгом думая об Яносике, запели:
Скоро ты, Яносик, белыми руками
Сундуки купецкие станешь отпирать!
Золото купецкое, деньги королевские
Белыми руками станешь ты считать!..
Они шли в горы без хлеба и воды, блуждая во мраке среди грозящих смертью отвесных каменных стен и обрывов, под которыми царила черная ночь, закрывая от их испуганных глаз мертвую пустыню бездонной глубины Татр.
Туман застилал окрестность. Осенний, непроницаемый, унылый туман, в котором нельзя было разглядеть ближайших деревьев, ближайших домов. Горы и долины потонули в сумраке; казалось, что солнце скрылось в нем навсегда.
Ворота скрипнули, собаки подняли лай, но сразу утихли.
– Какой-нибудь знакомый мужик идет, – сказал старик Нендза жене, которая тонкой иглой искусно вышивала мужскую рубаху.
Три товарища Яносика, Гадея, Матея и Моцарный, лица которых потемнели от тягостей пути, остановились на пороге сеней, в дверях, полуоткрытых, как водится у хозяев, у которых много работников и то один, то другой приходят по какому-нибудь делу.
– Иди вперед, – сказали Матея и Моцарный Гадее, которого Яносик любил и ценил больше всех и старики Нендзы тоже всех больше жаловали.