Легенда Татр
Шрифт:
Порой по зеленым, поросшим травой откосам, сбегавшим к Магуре, проходил олень с ветвистыми рогами, отбрасывая такую же ветвистую тень и поглядывая вниз золотисто-черными глазами. Пробегали, стуча копытами, стада ланей с детенышами.
Здесь, на горе, девушка часто лежала, положив руки под голову, и видела над собою прихотливые переливы неба, переменчивые цвета лазури, волны света и красок – от серебристо-зеленого до темно-синего сапфира. Она следила за упоительно-изменчивыми тучами – от еле заметных барашков, от перистых легких облачков, выплывающих
Однажды в солнечный день девушка ушла и довольно долго не возвращалась, так что Собек и пастухи, пришедшие к вечеру с овцами, забеспокоились. Но она вышла из лесу, неся в руках охапку лесных цветов и душистых трав. Половину дала Собеку, а половину – Галайде: ведь это они принесли ее в шалаш. Слезы выступили на глазах у Галайды: такая она была перед ним маленькая, не доставала ему до груди. Он был великан.
По примеру старого Крота девушку называли «она» Имени ее не знали.
Однажды она спросила Собека:
– Долго ли вы еще здесь пробудете?
– Нет, недолго.
– Я пойду с вами в деревню, чтобы весной можно было вернуться сюда.
И ни у кого из мужчин, хотя все они, кроме Крота и Бырнаса, были молоды, не было о ней непристойной мысли. Мардула даже спросил у Собека, как он думает: Не святая ли она и не упала ли с неба вместе с дождем.
– Да ведь она замерзшая была и хворала, – сказал Собек. – С небесными жителями этого не бывает.
– Разбиться могла: ведь этакую даль с неба летела, – отвечал Мардула.
– Не с неба она, потому что все делает, как человек, – вмешался Бырнас. – Я знаю, видел.
– Да ведь и Иисус Христос ел и пил, однако ж был бог, – резонно возразил Мардула.
И все посмотрели на него с удивлением, потому что от него редко приходилось слышать о чем-нибудь, кроме девок, драк, пьянства да воровства.
«Она» была тиха и много молилась. А о пребывании на горе пана Костки не спрашивала никогда, но, если об этом рассказывали, слушала, бледнея, а потом ночью долго молилась на коленях в шалаше, где спала под охраной двух псов, посаженных на цепь у порога.
Собаки лизали ей руки, овцы приходили к ней. Чтобы ей не было скучно, пастухи принесли маленьких ягнят. Эти не покидали девушку ни днем, ни ночью. Часто пастухи приходили по утрам будить ее и видели, что она спит, положив голову на ягненка и греясь между остальными.
– Точно на стекле нарисована! – с восторгом говорил Собек.
Вечером того дня, когда драгуны Сенявского нагрянули во двор к Топору, на горе отчаянно залаяли собаки, и через минуту на пороге шалаша появились Марина с черной, обгорелой головней в руке и Терезя.
В это время пастухи ужинали. «Она» ела простоквашу и закусывала лепешкой.
– Марысь, что, с тобой?! – вскрикнул Собек, увидев страшное выражение изменившегося лица сестры.
– Месть! – воскликнула Марина. – Боги взывают
Бесконечным, необъятным шумом шумел, качаясь над Мариной, лес. В дыму костра медленно стало выплывать перед нею огромное медно-красное лицо в золотой короне с большими зубцами, окаймленное рыжими кудрями. В облаке дыма склонялось над костром это видение.
Марина, которая давно стояла на коленях, устремив глаза на пламя, склонила голову перед его величием.
Бог явился.
Старые боги услышали ее: они приходят на помощь против панов и ксендзов…
Старые боги неба и земли, вод и гор, лесов и священных рощ…
Старые боги, могучие и верные друзья человека…
Они плыли над ней во тьме, их лики колыхались, запах серы и жар молний возвещали о их присутствии. Грудь Марины бурно вздымалась. Она принимала их в себя, и это походило на таинство зачатия.
Вдруг, запыхавшись, еле дыша, вбежала в урочище Терезя.
– Марина! Нет у тебя деда, нет постели, нет ничего в кладовой! – закричала она.
– Как? Что?!
– Нагрянули злые люди, деда убили, кровати разломали, где что было – все забрали: одежду, сало, – ничего не оставили в доме! Пусто!
– Кто?
– Солдаты! Они и за мной гнались верхом, да я спряталась в Плазов погреб.
– За тобой гнались? – повторила Марина.
– Да! На конях. Человек десять. Только я из лесу вышла…
– А! – закричала Марина, вскакивая. – Это его солдаты! За мной приезжали! Это он, пан из Сенявы!
– Откуда ты знаешь?
– Бог мне сказал, что в облаке дыма сошел с неба! О священные боги! Вы меня покарали, и вы теперь меня призываете! Кровь за кровь! Его голова – за голову деда! За мой дом – его замок! Против сабель его – топоры! Гей!
Дикий, пронзительный вопль огласил окрестность. Головня, выхваченная из костра и поднятая над головой, осыпала Марину дождем искр.
– Гейхааа! – повторила она свой возглас. – Вот чего надо было, чтобы мужики пошли защищаться и мстить!
И она побежала.
– Куда пойдем? – спросила Терезя.
– К Озерам, к Собеку. Мстить! Мстить!
Это было на десятый день после появления Беаты Гербурт на пастбище у Озер.
Собек с девушками побежал вниз и собственными главами увидел опустошенный дом и труп деда. Он не сказал ничего и похоронил старого Топора. Сколотили ему гроб из гладко выструганных еловых досок и положили в гроб все, что он любил при жизни: старый разбойничий нож, старую, доставшуюся от прадеда запонку, которой застегивался ворот рубахи, и прекрасный, писанный на стекле образок, изображавший св. Цецилию, играющую на органе, и ангелов, которые слушают ее, держа в руках зеленые пальмовые ветви. А старый Топор Железный положил ему еще под голову горсть земли, потому что покойник был крестьянин и любил землю. Гроб заколотили, положили на телегу и повезли в Шафляры, в приходский костел. За телегой шли бабы, плача и причитая, как велит обычай, и мужики, молчаливые, ожесточенные, таившие в себе неистовый гнев.