Легенда

Следы на Снегу

– Он вытеснил меня. Полностью. Я ничего не помню о драке. Только по следам сумел частично восстановить произошедшее. Но это не помогло вернуть воспоминания, потому что их нет. Это был не я. Ты понимаешь? Он становится сильнее.

На то, чтобы довести свою мысль до конца, мне не хватило смелости. Поэтому я умолкаю и жду, что скажет Август.

Он вдруг обнимает меня. Прижимает к себе. Я стою, опустив руки, не осмеливаясь ответить на его объятие, и молюсь, чтобы Охотник не принял этот жест за вторжение на личную территорию. Но зверь молчит, то ли ему хватило драки, то ли Август действительно обладает даром укрощать таких, как он. Последнее обнадеживает – значит, я смогу быть рядом с ним. Только сейчас приходит осознание, насколько больно и страшно будет потерять всех, с кем я сблизился за прошедший год. Я действительно привязался к ним. И вряд ли смогу быть счастлив без своей семьи. Неужели, чтобы это понять, нужно было пройти через такие испытания?

– Все

наладится. Ты сильный, и ты справишься. Будет нелегко, да. Главное, не спеши с выводами. Один случай еще ни о чем не говорит. Тебе грозила реальная опасность, и часть тебя решила отступить, чтобы не мешать. Это было нужно для выживания. Ты не такой, как старые Охотники, помни об этом. Какими бы ни были твои предки, они – не ты. Они передали тебе часть своих демонов, но только часть, – голос Августа звучит успокаивающе. Он единственный, кто может вот так, сходу, понять мои невысказанные страхи и тревоги.

Мне отчаянно хочется верить его словам. Я цепляюсь за них, повторяю про себя, чтобы лучше запомнить.

– Я рад, что ты в порядке. Ну, или почти, – он наконец отпускает меня, – Ты легко отделался, могло быть гораздо хуже. В такие моменты я рад, что у тебя есть Охотник. Он защищает вас обоих. Может, совсем не случайно тогда я выбрал именно его, может, так хотела она, заранее зная, что тебя ждет.

– По-моему, он и притягивает все эти неприятности, – я все еще стою с опущенной головой.

– Не соглашусь. Помнишь, что я говорил о твоей прабабке? Она потеряла своих сыновей, и, возможно, в ту ночь специально призвала Охотника, чтобы он помогал тебе. Пока он рядом – ты живешь. Когда он исчез – ты едва не умер.

Я начинаю улавливать, о чем толкует Август.

– Знаю, тебе понадобится время, чтобы все обдумать, – он улыбается, – Давай перекусим и слегка отвлечемся от этой темы. Петр должен приехать примерно через пару часов, если, конечно, повезет с паромом, а нам надо сообразить, как разместить студентов в этой норе и организовать спальные места.

Я с радостью следую за ним. Он прав – нужно заняться делами.

Прошлое

Старший не заметил, как провалился в сон, сказалась усталость, как-никак, бежал несколько часов. Он хоть и был налегке, но все равно вымотался, от тепла и сытости его быстро разморило. Бежать в бледном свете луны было нелегко, приходилось продвигаться буквально вслепую, надеясь, что ночное зрение не подведет, и он не споткнется и не оступится.

Лес для большинства казался живым существом с каким-то зловредным разумом, он словно нарочно замедлял продвижение людей, пытался сбить их с пути и увести в сторону, но этот человек уверенно стремился к месту назначения. Пока снег не выпадет, в чаще так и будет царить кромешная темень, всепоглощающая, жадная, в которой легко потерять не только направление, но и самого себя. Многие торгоны боялись осенних ночей, их непроницаемо плотного мрака; в эти часы они старались держаться ближе к своей деревне, к знакомым местам. Исключением были сыновья вожака – те будто обладали особым зрением, которое не подводило их даже в облачную погоду. Что старший, что младший – оба проводили много времени в тайге, бесстрашно бросая вызов самым беспросветным ночам. Сородичей поражало их поведение; людская молва приписывала братьям сверхъестественные способности. На деле все обстояло гораздо проще –мальчики с детства учились преодолевать страх, подначивая друг друга и сбегая из безопасности своих домов в неизвестность ночи. Они терпеливо ждали, когда взрослые уснут, и под покровом темноты тихо ускользали в лес. Вначале инстинктивно держались близко к деревне, но постепенно стали уходить все дальше и дальше. Обоих до глубины души поражала перемена, которая происходила с привычным миром, когда ночь раскидывала над ним свой усыпанный звездами полог. Им было знакомо каждое дерево в округе, каждая особенность рельефа, каждый изгиб реки, каждое озеро; но в неподвижном лунном свете все это таинственным образом преображалось, становилось чужим. Дети постепенно открывали этот мир заново, видели его изнанку, шли, крепко держась за руки, охваченные священным ужасом. Но ни один из них не дрогнул, не побежал назад, и спустя годы ночь вознаградила их за мужество – теперь они были полноправными ее обитателями.

Перед тем, как отключиться, старший продолжал видеть перед внутренним взором бесконечные ряды деревьев. Они медленно шествовали мимо, словно он стоял на месте, а лес мчался куда-то вперед и вниз. Ему с детства нравилось это ощущение, нравилось представлять, каким его видят птицы с высоты. Крошечный человечек, затерянный в бесконечном зеленом море тайги. Такой маленький, но такой самоуверенный, способный бросить вызов силам природы и одержать над ними верх. На бегу он становился чем-то большим – свободным, сильным, быстрым. Он несся наперегонки с ветром, и лес покорно расступался, отводил в сторону ветки и отодвигал цепкие кусты, из ниоткуда появлялись и

покорно ложились под ноги удобные тропы, с которых непостижимым образом исчезали поваленные деревья и прочие препятствия, а речки по его прихоти меняли свои русла прямо на глазах. Он бежал, испытывая восторг от открывающихся возможностей, ноги без устали несли легкое тело, и казалось, что еще чуть-чуть – и он сможет обогнать время. Вынырнуть в далеком будущем, где все будет по-другому, он не знал, как именно, просто иначе, не так, как сейчас. Он слышал свое дыхание – ровное и глубокое на открытой местности, прерывистое и тяжелое в чаще и на подъемах; слышал, как бьется сердце, как оно мощными толчками разносит кровь по всему телу; слышал мягкий шорох, с которым ступня опускалась на землю, треск сучьев, шепот травы, песню ветра в ушах, назойливый писк комаров и мошкары; его слух становился таким же чутким, как у зверя. Он бежал – и его зрение улавливало малейшую неровность почвы, каждое препятствие, которое нужно было перепрыгнуть; они не замедляли его продвижение, наоборот, разгоряченные мышцы требовали все новых испытаний; преодолев очередной сложный участок, он чувствовал торжество и довольство, и это в свою очередь заставляло его с новыми силами устремляться вперед. Иногда бурлящая радость, которую он испытывал в эти минуты, вырывалась наружу мощным звериным рыком, которым он оглашал округу, звуком, исходящим из самого нутра, из самых темных глубин, словно там все время таился какой-то хищник, и лишь в такие мгновения он мог заявить о себе.

Старший всегда бегал в одиночестве – ему ни с кем не хотелось делить эти минуты, когда он сливался с лесом, становился с ним одним целым. Они были слишком драгоценными, чтобы разбрасываться ими направо и налево. Впрочем, он и так был единственным, кто мог бежать часами. Отец вначале не одобрял этого, но вскоре, когда мальчик подрос, нашел применение его способностям и стал часто отправлять на разведку. Его выносливость быстро снискала уважение среди соплеменников.

Едва заметив сигнальный дым и поняв, откуда он поднимается, отец незамедлительно отправил сына в путь, а сам с отборными воинами двинулся следом. Его не отпускала необъяснимая тревога. Вожак старательно скрывал свою любовь к младшему, и на людях всегда был с ним суров и холоден. Но он прекрасно видел, как тот отчаянно пытается заслужить такое же уважение, как старший брат. С одной стороны, он поощрял его амбиции, в конце концов, именно это должно было сделать из него не просто мужчину, а лидера, который унаследует власть, с другой – он места себе не находил от беспокойства, когда мальчик в одиночку отправлялся на охоту. Он понимал, что ручной волк не сможет защитить младшего от всех возможных опасностей. И поэтому, не мешкая, тронулся в дальний путь, прекрасно зная, что его люди устали.

Они добрались до заброшенных жилищ перед самым рассветом, измотанные, голодные, замерзшие. Вожак оставил спутников поодаль, под сенью деревьев, и в одиночестве направился туда, где несколько лет назад напал и перебил пришельцев с юга. За это время следы пребывания людей практически стерлись, единственным свидетельством были только деревянные изгороди да постройки, порядком обветшавшие, но еще вполне пригодные для ночевки.

Кирилл

Не знаю, чувствует ли человек, когда его жизнь дает трещину. Наверное, он улавливает что-то, какой-то глухой звук, который иногда можно услышать перед ледоходом. Когда идешь вдоль берега, и до тебя доносятся мощные хлопки, словно кто-то запускает фейерверки под водой. Это трескаются огромные, со стадион, льдины. Их поверхность до поры до времени остается цельной, но многочисленные трещины ослабляют ее, и порой достаточно одного толчка, чтобы казавшаяся несокрушимой глыба легко распалась на осколки, а потом была перемолота в крошево.

Это напоминает тектонические процессы, которые происходят под землей – напряжение копится годами, веками, тысячелетиями, чтобы выплеснуться в один миг. И тогда извергаются вулканы, земля уходит из-под ног, рушатся города, проваливаются в небытие озера и острова. Но мало кто может вовремя уловить знаки, предшествующие катастрофе.

Мы с братом говорили о многом, он единственный человек, с которым я мог затрагивать любые темы без страха задеть его чувства. Он не мог быть неискренним, и всегда старался отвечать на вопросы предельно честно. Это меня обезоруживало – его неумение притворяться. Если я заступал на запретную территорию, он умолкал. Или уходил.

Однажды он сказал, что мои бестактные, казалось бы, вопросы, помогают ему лучше понять себя. Странно, что его склонность к анализу всего и вся не затрагивала его самого. Я до сих пор не могу понять, каково ему было тогда. После возвращения он только и делал, что пытался разобраться в себе и искал какой-то свой путь. По крайней мере, со стороны метания брата выглядели именно так.

Может, он искал ту самую трещину, которая разделила жизнь на до и после, искал, чтобы обнаружить нулевую точку и начать заново. Самым первым и очевидным вариантом стал выстрел Айзека.