Легенда

Геммел Дэвид

— Слишком холодная ночь для прогулок, — сказал он, проклиная себя за почтительный тон.

— Я видал и похуже. И мне нравится холод. Он как боль — напоминает тебе, что ты жив.

Слабый свет бросал глубокие тени на обветренное лицо старого воина, и Джилад впервые разглядел на нем усталость. «А ведь старик-то измотан вконец», — подумал он. Годы не спрячешь за легендарными доспехами и ледяными взорами. Друсс крепок и силен как бык — но он стар. Время, неутомимый враг, одолело его.

— Веришь или нет, — сказал Друсс, — но нет ничего хуже для солдата, чем

ожидание перед боем. Я все это уже испытал — а тебе доводилось бывать в бою, парень?

— Нет, не доводилось.

— Это не так страшно, как тебе кажется, — стоит только убедиться, что в смерти ничего особенного нет.

— Зачем вы так говорите? Я другого мнения. У меня есть жена и дом — я хотел бы увидеть их снова. Мне еще жить да жить.

— Все так. Но ты можешь уцелеть в этой битве, а потом подцепить чуму — а не то зверь тебя разорвет или рак доконает. Тебя могут убить разбойники, ты можешь свалиться с лошади. Так ли, этак, но ты все равно умрешь. Все мы смертны.

Я не говорю, что ты должен сдаться и встретить смерть с распростертыми объятиями. Нет, ты должен бороться. Один старый солдат, мой хороший друг, говорил мне когда-то: тот, кто боится поражения, никогда не победит. И это правда.

Знаешь, кто такие одержимые?

— Доблестные воины.

— Верно, но не совсем. Одержимый — это убойная машина, остановить которую невозможно. А знаешь почему?

— Потому что он безумен?

— Да, и это верно, но не до конца. Он не защищается, потому что ему все равно. Он наступает, и другие — те, кому не все равно, — умирают.

— Вы полагаете, что они хуже его? По-вашему, только тот, кто убивает, велик?

— Я не то хотел сказать... Но пусть, будь по-твоему. Если бы я взялся крестьянствовать, вот как ты, соседи сказали бы, что я хуже тебя, и считали бы меня никудышным крестьянином. А на этих стенах о людях будут судить по тому, сколько они проживут. Плохим солдатам придется либо перемениться, либо умереть.

— Зачем вы пришли сюда, Друсс? — Джилад хотел спросить, почему Друсс пришел именно к нему, но старик не так его понял.

— Чтобы умереть, — тихо ответил он, грея руки и глядя на угли. — Найти себе место на стене, стать там и умереть. Разве я думал, что на меня взвалят всю эту проклятую оборону? Чума ее забери. Я солдатка не полководец.

И Джилад понял, что Друсс говорит не с ним — не с кулом Джиладом, бывшим крестьянином. Он говорит с очередным солдатом у очередного огня в очередной крепости. В этом мгновении, в ожидании перед боем, и заключается вся жизнь Друсса.

— Я всегда обещал ей, что перестану и начну пахать землю, — но где-то каждый раз завязывалась новая драка. Многие годы я думал, что представляю что-то — свободу, к примеру, — а истина-то куда проще. Я просто люблю драку.

Она это знала, но была так добра, что никогда не говорила мне об этом. Можешь ты представить себе, что это такое значит — быть живой легендой, проклятой Легендой с большой буквы? Можешь или нет?

— Нет, но ведь этим можно гордиться, — неуверенно проговорил Джилад.

— От этого устаешь. Это отнимает у тебя

силы вместо того, чтобы добавлять. Нельзя ведь показывать, как ты устал. Ты — Друсс-Легенда, неутомимый и непоколебимый. Ты смеешься над болью. Ты можешь шагать без устали. Одним ударом ты разбиваешь горы. Похож я на человека, который разбивает горы?

— Похожи, — сказал Джилад.

— Ну, так я на это не способен, черт побери. Я старик, у меня больное колено и ревматизм в спине. И глаза у меня уже не те, что прежде. Когда я был молод и силен, на мне все заживало быстро. Тогда я и верно был неутомим — мог драться весь день напролет. С годами я выучился притворяться и урывать минуты для отдыха. Выучился использовать свой опыт в бою, где раньше полагался только на свою силу. На пятом десятке я сделался осторожен — однако одно упоминание о Легенде по-прежнему повергало всех в дрожь. Три раза с тех пор я сражался с теми, кто мог бы меня побить, — но они побивали сами себя тем, что знали, кто я, и боялись. Как ты думаешь — хороший из меня командир?

— Не знаю. Я крестьянин, а не солдат.

— Не увиливай, парень. Я спрашиваю о твоем мнении.

— Пожалуй, что нет. Но воин вы и правда великий. В былые годы вы, наверное, были бы славным воеводой. Не знаю. Вы сотворили чудеса с нашим обучением: в Дросе теперь совсем другой дух.

— У меня в свое время были отменные командиры. Сильные люди с хорошими мозгами. Я пытался вспомнить все их уроки — но это так трудно. Ох как трудно, парень. Я никогда не боялся врагов — будь я с топором или с голыми руками. Но здесь, в крепости, у меня совсем другие враги. Поднятие духа, учения, огненные канавы, снабжение, связь, поддержание порядка. Они вымотали мне всю душу.

— Мы не подведем вас, Друсс, — со стесненным сердцем ответил Джилад. — Мы будем держаться стойко. Вы сумели добиться этого от нас, хотя все это время я вас люто ненавидел.

— Ненависть дает силу, паренек. Конечно же, вы будете стойко держаться. Вы ведь мужчины. Слышал ты о дуне Мендаре?

— Да, это большое несчастье. Хорошо, что он оказался там, чтобы помочь вам.

— Он оказался там, чтобы убить меня. И ему это почти удалось.

— Что?! — вскричал пораженный Джилад.

— То, что слышал. Только не рассказывай никому. Он был на жалованье у надиров и командовал убийцами.

— Так, значит.., вы были один против них? Один против пяти — и вы живы?

— Да — но все они были неважные, плохо обученные бойцы. А знаешь, почему я рассказал тебе про Мендара?

— Вам хотелось с кем-то поговорить?

— Разговорчивостью я никогда не отличался и не имею нужды с кем то делиться своими страхами. Мне просто хотелось, чтобы ты знал, что я тебе доверяю. Я хочу, чтобы ты занял место Мендара. Я делаю тебя дуном.

— Нет. Я не хочу! — закричал Джилад.

— А я, думаешь, хотел брать на себя такую ответственность? Зачем, по-твоему, я сижу здесь с тобой? Я пытаюсь дать тебе понять, что часто — чаще, чем нужно, — нам приходится делать то, что внушает нам страх. С завтрашнего дня приступишь к своим обязанностям.