Легенды II (антология)
Шрифт:
В тот миг я приняла решение. Оно предстало передо мной гак ясно, что я усомнилась, принадлежит ли оно мне одной. Быть может, давно умершая художница потянула меня за рукав, прося выслушать и увидеть ее в последний раз перед тем, как мрак и тишина, поглотившие ее город, поглотят заодно и меня.
«Я хочу подойти к стене», — сказала я, тронув Ретио за руку. Он, к чести своей, понял меня сразу и спросил жалобно:
«Ты бросаешь меня? И маленького Карлмина тоже? Хочешь утонуть в снах и оставить меня умирать одного?»
Встав на цыпочки, я поцеловала его в заросшую щеку и коснулась губами пушистой головки сына.
«Не утону, — пообещала я. Все вдруг стало для
«Кариллион, я ничего не понимаю. Ты в своем уме?»
«В своем, но объяснить ничего не могу. Просто следуй за мной и доверься мне, как я доверилась тебе на ветке того дерева. Я буду шагать уверенно и не дам тебе упасть».
Вслед за этим я сделала самую скандальную вещь в своей жизни: задрала свои обтрепанные юбки и сорвала их с себя, оставшись в одних панталонах. Тряпки я сунула в руки потрясенного Ретио. Другие, обступив нас, шептались при виде такого представления.
«Поддерживайте факел вот этим. И ступайте за мной».
«Ты поведешь нас полуголая?» — в ужасе спросил он, как будто это могло что-то значить. Я улыбнулась помимо воли.
«Покатой юбки горят, никто не осудит ту, что ими пожертвовала, а когда они перестанут гореть, нас покроет тьма, и призраки завладеют нами».
Сказав это, я отошла от не,го в окружавшую нас темноту. Ретио крикнул, приказывая факельщику остановиться; остальные говорили, что я обезумела. Я чувствовала себя так, будто вошла наконец в реку, манившую меня всю мою жизнь. Я шла к черной стене по доброй воле, открыв сердце и ум искусству древних — и когда я коснулась холодного камня, я уже двигалась в их толпе, слышала их разговоры, слышала торг и игру уличных музыкантов.
Рыночная площадь взревела и замельтешила вокруг, стоило мне приложить ладонь к камню. Я воспринимала свет, недоступный моим закрытым глазам, чувствовала, как пахнет речная рыба на чадящих жаровнях, видела шампуры с пропитанными медом фруктами на лотке торговца. На другом прилавке лежали глазированные ящерицы. Дети, играя в пятнашки, пробежали мимо меня. Одежды прохожих струились, меняя цвет на каждом шагу. И что за люди — достойные обитатели такого города! Некоторые из них вполне могли быть джамелийцами, но среди них встречались другие, высокие и тонкие, покрытые чешуей, как рыбы, или сверкающие, как бронза. Их глаза тоже сверкали — медью, серебром, золотом. Обыкновенные люди расступались перед ними — скорее радостно, чем оказывая почтение. Торговцы предлагали им лучшие свои товары, дети таращили глазенки, выглядывая из-за материнских штанин. Я была уверена, что вижу особ королевской крови.
С усилием оторвав глаза и мысли от этой картины, я напомнила себе, кто я есть и где нахожусь. Заставила себя вспомнить о Карлмине и Ретио и стала смотреть по сторонам уже сознательно. Небо, сказала я себе. Голубое небо. Деревья.
Ведя пальцами по стене, я стала продвигаться вперед.
Искусство — это погружение. Настоящее искусство — полное погружение. Ретио был прав: оно стремилось меня утопить. Но прав был и Карлмин: оно не содержало в себе угрозы. Я, как художник, причастный к подобной магии, не потеряла головы, даже когда течение стало сильнее.
Мне помогало все то же слово: небо. Я не знала, следуют за мной мои спутники или покинули меня, сочтя безумной. Ретио не покинул, думала я. Ретио идет за мной, неся на руках моего сына. Мгновением позже мне уже стало трудно вспомнить их имена. Таких имен и таких людей не было в городе, в котором
В эти часы купля-продажа так и кипела вокруг. Краски, звуки и даже запахи манили меня задержаться, но Небо вело вперед.
Здесь не питали особой любви к внешнему миру. Они построили себе улей, большей частью подземный, теплый, светлый и чистый, недоступный для ветра, бурь и дождя. От природы они взяли лишь то, что им нравилось, сажали цветущие деревья и держали певчих птиц в клетках. По растущим в кадках кустам шмыгали блестящие ящерицы. Рыбы взлетали над фонтанами, но собаки не бегали по улицам, и птицы не летали над головой. Не допускалось ничего, что разводило бы грязь. Во всем соблюдался порядок, исключая поведение самих горожан, которые кричали, смеялись и свистели вовсю на своих чистеньких улицах.
Небо, говорила я им, но они меня, конечно, не слышали. Я уже начинала понимать жужжащие вокруг разговоры, но их темы не занимали меня. Что мне было задело до политики королевы, жившей тысячу лет назад, до великосветских свадеб и заговоров, о которых все сплетничали? Небо, повторяла я, и нужные воспоминания стали понемногу поступать в мою память. Здесь жили и другие, посвятившие Небу всю жизнь. Над речными туманами высилась обсерватория, где ученые, мужчины и женщины, наблюдали звезды и их влияние на судьбу смертных. Я сосредоточилась и скоро «вспомнила», где она стояла. Благодарение Са, это место находилось недалеко от рыночной площади.
Потом я остановилась. Глаза мои видели перед собой хорошо освещенную, гладкую дорогу, но руки натыкались на груду земли и камня, из-под которой сочилась вода. Мужчина, крикнув мне что-то в самое ухо, удержал меня, и моя другая жизнь смутно вспомнилась мне. Как странно было открыть глаза в темноте и почувствовать, как Ретио сжимает мои руки в своих. Другие люди вокруг плакали и бормотали, что пошли за сомнамбулой на верную смерть. Я не видела ровно ничего — тьма была полная. Сколько прошло времени, я не знала, но в горле так пересохло, что я закашлялась. Ретио не отпускал мою руку, и я поняла, что за нами, вот так же держась за руки, следуют вереницей доверившиеся мне люди.
«Не отчаивайтесь, — прохрипела я. — Я знаю дорогу. Идите за мной».
Позже Ретио сказал мне, что эти слова я произнесла на чужом языке, но сила, заключенная в них, потрясла его. Я закрыла глаза, и город вновь ожил. К обсерватории можно было пройти и по-другому. Я повернула обратно. Фонтаны дразнили меня воспоминанием о воде, от дразнящих запахов съестного сводило живот. Но моим словом было Небо, и я шла, хотя мне становилось все труднее передвигать ноги. В другом мире мой язык превратился в кусок сухой кожи, пустой желудок завязался в болезненный узел, но здесь я перемещалась вместе с городом, понимала его речь, обоняла знакомые запахи и помнила слова песен, которые пели на улицах менестрели. Искусство древнего города пронизывало меня насквозь, и я чувствовала, что это мой дом — такого глубокого чувства я никогда не испытывала в Джамелии.
Я нашла другую лестницу, ведущую к обсерватории — заднюю лестницу, предназначенную для слуг. По ней носили подушки и бокалы с вином для вельмож, желавших полюбоваться звездами. Я легко распахнула неприметную деревянную дверь. Позади сдавленно ахнули, и благодарственные возгласы заставили меня открыть глаза.
Сверху сочился слабый дневной свет. Деревянная винтовая лестница расшаталась, но я сочла, что ей можно довериться.
«Небо, — сказала я моим спутникам, ставя ногу на первую скрипучую ступеньку. Мне стоило труда вспомнить заветное слово и сказать его вслух. — Небо». И они снова пошли за мной.