Легенды московского застолья. Заметки о вкусной, не очень вкусной, здоровой и не совсем здоровой, но все равно удивительно интересной жизни
Шрифт:
Специально рекомендую недоверчивым правдолюбам и стойким необольшевикам заглянуть в стенограмму заседания Совета народных комиссаров от 1921 года. Там товарищ Ленин прямо заявил: «Я решительно против всякой траты картофеля на спирт. Спирт можно (это уже доказано) и должно делать из торфа. Надо это производство из торфа развить».
Сказано — сделано. Маниакально экономя на соблюдении элементарных технологических норм и очистке, советские винзаводы принялись гнать «сивуху» из чего ни попадя — хоть из торфа, хоть из опилок. И так вплоть до времен, когда ее массовый потребитель голосом Владимира Семеновича Высоцкого запел:
МоиДля чего все это зверство было нужно, пояснил лучший ленинский ученик товарищ Сталин. Правда, сказать это в глаза собственным пролетариям он посчитал нецелесообразным. Зато в беседе с членами иностранных рабочих организаций в 1927 году с гордостью первооткрывателя пояснил: «Нам было необходимо ввести водочную монополию для того, чтобы заполучить необходимые оборотные средства для развития отечественной индустрии».
На самом деле никакого «пороха» большевистские вожди не изобретали. А цинично воспользовались опытом «проклятого царизма», при котором выкачанные из народа «пьяные деньги» составляли весьма существенную часть государственного бюджета. Дешевую низкосортную водку тоже не они первыми пустили в торговый оборот. Данное изобретение существовало на Руси еще со времен Петра I (тогда ее иронически называли «царской мадерой»). Зато именно советская власть поставила на невиданно ранее широкий поток выпуск суррогатной водки. Чем, собственно, и порадела противоестественному соединению ее с другими, примерно таких же сомнительных «достоинств» напитками в самых доступных для простого народа общепитовских точках — пивных.
Кстати, даже в этом новая власть оказалась всего лишь преемницей старой. Там роль самой массовой «дойной коровы» для казны отводилась уже вышеупомянутым кабакам. В Москве их бурный рост начался на стыке XVI–XVII веков во времена предприимчивого царя Бориса Годунова. Именно оттуда пошел и широко разбежался по всей Первопрестольной целый «выводок» непритязательных заведений с присвоенными народом красноречивыми названиями: «Облупа», «Ленивка», «Заверняйка», «Девкины бани»…
В советское время их наследницами стали пивные, которые как грибы после дождя впервые густо высыпали в начале 1920-х — пору всесоюзного оживления хозяйственноэкономической жизни. Большинство из них иначе как «пивнушки» в обиходе не звали. И тут — вне зависимости от того, были ли они частными или моссельпромовскими (кооперативными), находились ли на рабочей окраине или в самом центре, — сходство с царскими кабаками было почти полным. Такая же теснота, немудрящий ассортимент и вопиющая антисанитария проникали даже в те заведения, которые вроде бы считались приличными.
В отличие от безымянной, живущей в основном под кличками пивной мелочи, с вывесок «приличных» пивняков назойливо лезли в глаза собственные названия. Причем частенько с претензией на благопристойность: например, «Арбатский уголок» или «Белый лебедь». Об одном из таких визитов в «Уголок» есть в записках у Олеши. Завалились они тогда туда целой компанией, в дружные ряды которой вместе с бывшими одесситами — сотрудниками четвертой (юмористической) полосы газеты «Гудок» Валентином Катаевым, Ильей Ильфом и Евгением Петровым — затесался поэт Николай Асеев. Он-то, похоже, и оказался главным «закоперщиком». Потому что, вспоминая через много лет этот «пивной поход», Олеша писал: «Асеев, тогда, разумеется, молодой, но с тем же серым лицом, все предлагал заказать целый ящик пива. Причем не ради того, чтобы побольше выпить, а только из желания позабавиться — тащат ящик, ставят у ног!»
В отличие от «Арбатского» в других «уголках» «забавы» были покруче. Особо этим
Кто из остальных посетителей ему внимал — большой вопрос. Ибо почти все были, что называется, «ни петь, ни рисовать».
Публике иной «кондиции» там, по существу, взяться было неоткуда. Вполне официальная статистика той поры свидетельствовала, что в крупных заведениях типа «Красной Баварии», что располагалась на Рождественке, буквально в двух шагах от парадного входа в респектабельный «Савой», средний пивной оборот в сутки составлял до ста ведер пива. Или, как прикинул один специалист, примерно четверть ведра на каждого посетителя, среди которых частенько встречались не только женщины, но даже дети. Сколько при этом в кружки добавлялось водки или чем закусывали — никто не подсчитывал. Да и к чему затрудняться, если вся разовая арифметика вмещалась в краткую народную присказку: «Пара пива, четверть водки, а на закусь — хвост селедки». Не случайно же про ту же «Красную Баварию» — самую, пожалуй, посещаемую в Москве 1920-х пивную точку — в народе ходила частушка с язвительным припевом: «Красная Бавария» — все для пролетария».
Такое же убогое «всё», вместе с другими сопутствующими пролетарскому общепиту «прелестями», как то: грязью, вонью, давкой и полом, непременно устланным плотным «ковром» из подсолнечной шелухи и окурков, — наблюдалось даже в считавшейся лучшей в городе моссельпромовской пивной на Страстной площади. Особо брезгливые посетители обыкновенно открывали в нее дверь ногой.
Что же говорить о заведениях попроще! Как-то, заглянув в одну из них в районе Смоленского рынка, И. Эренбург набросал в своем очерке такую картину: «…Потность щей, аромат воблы, кислая муть пива… Такие учреждения впитывают всех несчастливцев, душегубов или же пачкунов, людей жадных до чужой судьбы, слюнтяев, романтических «котов», пьяных метафизиков, трогательную сволочь, которой немало в нашей столице. Другая здесь Москва, не та, что ходит на митинги к Мейерхольду. Растравленная, расчесанная душа подается и просто, и с закуской, с гарниром, под пиво или под самогон…»
Справедливости ради следует заметить, что со временем в среде столичного «пивняка» появились и другие «этажи» — поприличнее. Ближе к середине 1920-х годов в Москве стали открываться пивные, где играли на бильярде. Шары, например, катали в «Украинской новой Баварии» на Воронцовской улице. В частной пивной «Медведь» на Б. Никитской (тогда ул. Герцена). В кооперативных точках на Маросейке.
Попадались также заведения с претензией на нынешние пивные рестораны. С елочками в кадках у входа. И чуть ли не обязательными репродукциями из представленных в Третьяковской галерее картин И. Шишкина «Рожь» и «Утро в сосновом лесу» (она же в народе «Медведи на лесоповале»). А также плакатами с назидательными, в духе времени текстами типа «Пей, но знай меру. В пьяном угаре ты можешь обнять своего классового врага». Другой взывал: «Неприличными словами просят граждан посетителей не выражаться». Одно время — видимо, для подкрепления этого призыва и заодно демонстрации своей лояльности проверяющей инстанции — хозяева самой последней забегаловки простодушно стали украшать стены портретами пролетарских вождей.