Легенды московского застолья. Заметки о вкусной, не очень вкусной, здоровой и не совсем здоровой, но все равно удивительно интересной жизни
Шрифт:
«Яма» располагалась в подвальном помещении на углу Пушкинской и Столешникова переулка. Туда, как сейчас помню, вниз вело ровно двенадцать ступенек. Но чтобы по ним спуститься, частенько приходилось отстоять длиннющую очередь. Она клубилась еще на подступах, заворачиваясь у железных перил, ограждающих вход. Краеведы правильно утверждают, что именно в «Яме» в середине 1960-х годов снималась знаменитая сцена из фильма «Берегись автомобиля!». Действительно, именно там над кружками с местным, «по-фирменному» разбавленным водкой пивом душевно побратались следователь Максим Подберезовиков и благородный автоугонщик-страховик Юрий Деточкин.
Лично я эту припомаженную на время съемок «Яму» на экране не сразу признал. И поскольку от нее сегодня мало что осталось (в конце 1990-х этот пивбар закрыли, а в 2008 году разобрали
Чего ж удивляться, если буквально с первых дней своего открытия эта «пивточка», случайно как-то расцвеченная музой кино, стала пристанищем личностей брутальных. Или, иными словами, широко известных в узких кругах «центровых», катал и прочих граждан «в авторитете». Поэтому последовавший спустя несколько лет «тектонический» сдвиг в контингенте потрясал с особой силой. Еще бы! Уже к середине 1960-х в этой, казалось бы, навек заблатованной «Яме» на регулярный, — как они сами говорили — «душевный ремонт» стали становиться те, кого потом назовут типичными представителями поколения 1960-х: будущие известные инженеры, врачи, художники, актеры, спортсмены. Именно они, вместе со спившимися интеллигентами и освоившими в 1970-х эту территорию для себя первыми рокерами с «хаэрами» ниже пояса, составляли в «Яме» основу общества — так называемую «систему». Могу засвидетельствовать, что попасть в эту разномастную, но крепко сбитую компанию было так же непросто, как в нынешние времена вступить в престижный клуб. Чему — и то за десятилетие до этого — в Москве соответствовал разве что пивной зальчик «Есенинский», на месте которого теперь стоит «Детский мир». В отличие от малоопрятной «Ямы» в обитых хорошим деревом стенах «Есенинского» было чисто, уютно и даже, можно сказать, чинно. Причем совсем не потому, что в стране тогда царил сталинский порядок, при котором якобы никто не баловал. А из-за того, что в последние годы своего существования «Есенинский» стал любимым местом отдыха очень серьезных, не допускающих посторонних в свой круг людей — профессиональных игроков на бегах.
Кстати, «Есенинским» то пивное заведение в народе прозвали потому, что в 1920-х годах на его месте находилась закусочная, в которой якобы шумно гулял поэт Сергей Есенин.
Господи, но где только этот певец «Руси уходящей» не гулял? Куда только не проникал в целях непосредственного и предметного изучения материала на тему «Москва кабацкая»?
По такой логике «Есенинским» мог бы стать любой кабак, в который он якобы заглядывал. Да только и реальный список — от чудовищно осрамившей общество трезвенников пивнушки на Трубной до «Стойла Пегаса» и «Кафе поэтов» на Тверской — весьма внушителен.
А вот уж куда Есенин никак не мог попасть, так это в пивной зал № 1 на Пушкинской площади — еще одну легенду Москвы середины прошлого века. Находилось это заведение в торцовой части старого двухэтажного здания, на месте которого сегодня разбит сквер с «пивными» — опять же — скамейками. По сравнению с интерьером «Ямы» это был просто Эрмитаж. Мраморные столики. На них кружка пенного ячменного напитка. К ней — моченый горох или соленые сухарики. И поверх этого натюрморта — вид на лепной портик, под которым были запечатлены три танцующие женские фигуры.
На вопрос, что же это такое, еще совсем юный тогда Миша Ардов, зашедший в пивбар вместе с отцом, известным, напомню, советским писателем-сатириком Виктором Ефимовичем Ардовым, получил от родителя совершенно, по-моему, исчерпывающий ответ:
— Три грации! Набузовались
Впрочем, настоящие завсегдатаи пивного зала № 1 если и плясали, то главным образом в гонорарные дни. И не здесь! Дело в том, что в непосредственной близости от данного заведения находились редакции двух газет: «Труд» и «Известия», чуть дальше, в Путниковском переулке, издавался журнал «Новый мир», а по соседству, в доме, где сейчас Федеральное агентство по печати, размещался Радиокомитет.
Если добавить, что буквально в двух шагах от бара воспитывал «инженеров человеческих душ» и «ковал» мастеров пера Литературный институт, то станет понятно, почему ни одно пивное заведение в стране не упоминалось потом в отечественной литературе так часто и обстоятельно, как это.
Мощный наплыв интеллигентной публики, жаждущей не просто пивка попить, а еще общения, самовыражения и «свободной циркуляции идей», разительно повлиял даже на доминирующую в подобного рода заведениях лексику. Процесс не исказило даже, по обычаю, бездарное госвмешательство. В начале описываемого десятилетия партия и правительство, проявив в очередной раз заботу о воспитании в народе культуры пития, закрыло забегаловки, а для конкуренции с пивбарами повсеместно открыло рюмочные. Водку в этих, как правило, крошечных заведениях, где принципиально царил «стояк», продавали в разлив. Но при этом надо было обязательно прикупить хотя бы один бутерброд. Мужики, понятное дело, после первой рюмки переходили к следующим, а из приданных бутербродов складывали Пизанские башни. Все дальнейшее ничем не отличалось от пивбара. Зато лексика просто преобразилась. Вместо былого засилья однообразных слов-паразитов в речах посетителей зазвучали почти шекспировские тексты — естественно, в русском — и увы! — тоже не всегда цензурном переводе.
«Подстольной» эту «музыку» называли из-за того, что бутылку — что в рюмочную, что в пивную — мужики предпочитали приносить с собой. И украдкой, нервно постукивая посудой, осуществляли тайный разлив под столом. Что говорить — процесс был унизительный. Зато застольные речи прямо-таки завораживали гамлетовским слогом. Например: «Ну что, брат Вася! Как пить-то будем: из фуфыря (то есть прямо из горла) или через кидало (стакана, значит)?» В то историческое время целая плеяда лингвистов из МГУ подслушала в общепите и донесла до науки целые пласты и россыпи устного народного словотворчества. Так в кандидатских и даже докторских диссертациях языковедов замелькало слово «дуреха», означавшее четвертинку. Или, скажем, «Сестры Федоровы». Именем этого популярного тогда женского хорового квинтета, в котором пели сразу пять родных сестер, называли обязательный в рюмочных бутерброд: кусок обыкновенного черного хлеба с маслом, на котором сиротливо размещали пяток килечек, сострадательно присыпанных сверху зеленым лучком.
«Good bye, my love, good bye…»
По сравнению с «закусить мануфактуркой» — в смысле нейтрализовать действие сивушных масел, прочувственно припав к собственному рукаву, — это был гигантский шаг в сторону будущего «Русского бистро». Однако, когда в связи с отъездом за рубеж одной из сестер Федоровых, квартет приказал долго жить, а его записи уничтожены, «гуд бай» народу «сказали» и бутерброды с килечкой.
Правда, через данный «катаклизм» пивное движение переступило легко. Тем более что впереди маячили «веселые времена».
Отстой в период застоя
Дальнейший прогресс в отечественном пивном общепите второй половины XX века пошел противоречиво. И больше как-то вширь, чем вглубь.
Ширину обеспечивало государство, стараниями которого сеть худо-бедно росла вместе с массовым жилищным строительством и появлением целых новых районов, добравшихся аж до нового автомобильного кольца.
В октябре 1964 года хрущевский перекос с рюмочными вместе с его автором «был отправлен на пенсию». Исправлением занялось новое руководство страны во главе с поначалу вполне бравым бровастым жизнелюбом Л. Брежневым. В результате в стане приличных пивных заведений Москвы сразу же обозначилась знаменательная прибавка. В 1965 году на нынешнем Новом Арбате открылся первый, самый крупный в столице пивной ресторан «Жигули». И почти сразу же и на той же «авеню» — бар «Лабиринт». Очень скоро в этом баре возникли компании, которые кичились тем, что практически не спят. Тех, кто о ночной жизни подобных «капелл» желает знать побольше, адресую к произведениям их активного участника, писателя Василия Аксенова.