Легенды Невского проспекта (сборник рассказов)
Шрифт:
Они таки изрядно все нажрались, и Тарасюк их утомил беспрерывным ускоренным курсом истории оружия, – они хотели успеть в итальянское консульство на прием. А он не хотел вылезать из доспеха – ему в нем страшно нравилось. Короче, они свалили, а он остался один. Вранье, что в турнирном доспехе нельзя ходить пешком – сочленения очень подвижны, а веса в нем килограммов тридцать-тридцать пять: сталь нетолстая, просто исключительной прочности. У нынешнего пехотинца полная выкладка тяжелей на марше.
Тут и произошла незабываемая
…Дальнейшие события разворачивались печально. В половине двенадцатого в Эрмитаже начинает дежурить ночная охрана. Ночная охрана – – это сторожевые собаки. Обученные овчарки контролируют пустые помещения. Зарабатывала овчарка – шесть дней в неделю с полдвенадцатого до шести утра – шестьдесят рублей в месяц. Владелец трех собак жил на их зарплату.
Собак как-то не предупредили о проблеме и сервизом. С лаем и воем, скользя юзом на поворотах, они влетели в запасник.
Ребята из Смольного обрели дар речи и завопили о спасении. Хранительнице было легче – она свалилась, наконец, в обморок.
Бронированный же рыцарь Тарасюк издал боевой клич и взмахнул мечом. Но дело в том, что конный рыцарь надежно прикрыт во всех местах, кроме задницы. Задом он сидит на специальном, приподнятом, боевом седле. А немецкая овчарка двадцатого века в рукопашной несравненно подвижнее немецкого рыцаря пятнадцатого века. И Тарасюк был мгновенно хвачен зубами за беззащитный зад.
Заорав от боли, он быстро сел на пол, бросил тяжелый меч, и укрытыми стальной чешуей кулаками пытался сидя треснуть проклятых тварей!
Вот такую композицию и застала охрана и милиционеры. Взволнованные милиционеры защелкали затворами пистолетом, охрана взяла собак на поводки, и вот тогда ребята из Смольного взревели во всю мощь своего справедливого негодования: сотрудников обкома мечом пугать! посланцев партии травить собаками! суши сухари, суки, Романов вам покажет!
Действительно: еще только латные рыцари не устраивали антисоветских восстаний.
…Тарасюка мгновенно и с треском выперли отовсюда.
Над вспотевшей головой, с которой сняли шлем с истлевшим плюмажем, засиял нимб мученика-диссидента: с мечом в руках он охранял достояние науки и народа от самодурства Смольного!
Легенда обрела завершение и вышла на улицы.
Его не брали на работу никуда: ни в один институт, даже библиотекарем в районную библиотеку, даже учителем истории с восьмилетнюю школу. Теща плакала и кормила его грибным супом, и пенсионерский кусок застревал у совестливого Тарасюка в горле.
Через два месяца он устроился грузчиком на овощебазу, скрыв свои ученые степени и заслуги. Таскал ящики с картошкой и пил с мужиками портвейн на двоих.
Его дипломников и аспирантов раскидали по другим руководителям, и они боялись даже позвонить ему: шел
Тарасюк озлился. С самого своего партизанского детства он был исключительно советским человеком, и все окружающее ему очень нравилось – что естественно при удачной карьере в любимом деле. Но непосредственное общение с пролетариатом благотворно влияет на интеллигентские мозги. За сезон на овощебазе он дошел до товарной спелости мировоззрения, как сахарная свекла до самогонного аппарата: еще немного – и готов продукт, вышибающий искры и слезы из глаз. А главное, без оружия он был не человек.
Он стал читать газеты и слушать вражьи голоса. И писать в редакции и инстанции письма о правде и справедливости. Письма отличались научным стилем и партизанскими пожеланиями. И в его собственный почтовый ящик перестали приходить письма и приглашения из-за границы.
Тут приезжает в очередную говорильню оружейников немец из Франкфурта, коллега-профессор, и хочет видеть своего знаменитого друга по переписке профессора Тарасюка: что с ним, где он, почему не отвечает на письма? Все мычат и отводят глаза.
Педантичный немец получает в Ленсправке адрес и телефон, звонит Тарасюку и едет в гости. Герр Тарасюк, говорит, какая жалость, что вы не присутствовали. А у герра Тарасюка руки в мозолях и царапинах и перегар изо рта. И, отчаянно поливая советскую власть, он гостеприимно предлагает: не угодно ли выпить водки под грибной суп, дивное сочетание, рекомендую.
Они обедают, и Тарасюк замечает, что на левой руке у немца нет мизинца. Он бестактно наводит разговор на войну. А немец старенький, в очочках, и, подобно многим из его поколения, страдает комплексом вины перед Россией за ту войну. Он ежится и предлагает тост за мир между народами: он любит Россию, хоть его здесь чуть не убили.
Короче, ясно: это оказывается тот самый немец! Недостреленный.
Тут комплекс вины возникает в Тарасюке, и сублимируется в комплекс любви. Он бежит за второй бутылкой по ночному времени на стоянку такси, и всю ночь исповедуется блюющему немцу. Утром они опохмеляются, поют белорусские и рейнские народные песни, и немец убеждает его переехать в Германию: он гарантирует все условия для работы!
Тарасюк обрисовывает политическую ситуацию: полка Романов в Смольном – гнить Тарасюку на овощебазе.
Немец ободряет: он пойдет к германскому консулу, тот лично обратится к товарищу Романову, и ради дружественных отношений между двумя государствами Тарасюка немедленно выпустят в Германию. Профессиональное немецкое заболевание – гипертрофия здравого смысла?
– Забыл сорок пятый год? – спрашивает Тарасюк. – Высунусь высоко – меня просто посадят.
– Майн Готт! За что вас можно посадить?
– Боже мой! За все. Распитие спиртных напитков, хранение холодного оружия, общение с иностранцами.