Легенды старого Петербурга (сборник)
Шрифт:
Екатерина, в фрисландском костюме [108] из черного бархата, с корзинкою в руках, следовала за гобоистами и камер-юнкерами, окруженная арабченками в «индийских костюмах» тоже из черного бархата. За нею шла группа фрисландок — придворных дам, нимфы, пастушки, арлекины, монахини, испанки, негритянки и, наконец, «князь-кесарша» в древнерусском выходном наряде царицы со свитою придворных дам в кокошниках, телогреях и душегреях…
У зрителей разбегались глаза, крики
108
Екатерина во фрисландском костюме… — Т. е. из Фрисландии, области в Нидерландах.
— Это какие идут-то?.. Словно как и Меншиков-князь с ними. «Голанцы — бурмистры голанские». А вот и тот, как его, пьяница-то?..
«Бахус», с распухшим от непрерывного пьянства лицом и багровым носом, с тигровою шкурой на плечах, нетвердыми шагами проходил вперед «князь-папы», окруженного «кардиналами» и плешивыми стариками. Какие-то искусники, наряженные журавлями, чинно выступали, «аки журавель-птица», под громкий смех зрителей…
— Медведей ведут! Гляди-ка, в клетке что белка в колесе.
Громадный медведь неуклюже бегал по клетке, изредка поднимаясь на задние лапы и хватаясь за решетки; он, видимо, был очень недоволен шумом и многолюдством и сердито потрясал дверью клетки. Внезапно она распахнулась, и зверь с ревом кинулся на толпу.
— Ой, голубчики… Взбесился! Ой, задерет…
Зрители перепугались насмерть, и началась бы то толкотня, но мгновенье спустя медведь выскочив из своей шкуры и оказался царским шутом, наряженным в испанский костюм.
— Ах, дьявол! Вишь, перепугал до чего, анафема! — радостно кричали вокруг, видя, как шут сел верхом на другого, настоящего уже медведя и поехал ка нем.
Француз-великан Лepya и один из царских денщиков, не уступавший ему ростом, неуклюже переступали в детских костюмчиках. Их вели на помочах два кар лика с подвязанными седыми бородами и в колпачках.
— Важные робята. Ой, важные!.. Как их только выкормить было матерям…
«Строусы» и гигантские петухи сменялись римскими воинами и турками, за индейцами в разноцветных перьях шли рудокопы, китайцы, корабельщики, бояре. Индийский жрец в длиннополой шляпе с бубенчиками обнимался с Нептуном, победно потрясавшим своим золоченым трезубцем.
Не виделось и конца ряженым. Свадебное «князь-папино» шествие растянулось в длинную ленту, змеей извивавшуюся по площади. Зрители смешались в одну толпу с «машкерадными персонами», хватали их за платье, заглядывали в лицо, хохотали и сопровождали «хари» до дверей Сената и Коллегий, где были накрыты обеденные столы. Проводив «свадебный поезд», любопытные окружили «пирамиду четырех фрегатов», внутри которой было устроено брачное ложе «князь-паны». Сквозь нарочно проверченные в пирамиде дырочки была видна ярко освещенная множеством свечей громадная постель, окруженная бочками с вином и
— Пусти глянуть-ка разочек. Ишь, ровно клещ впился — не оторвешь… И житье ж, братцы, «князь-папе». Проснулся, мол, в горле пересохло, али что — черпнул ковшом, выпил… Помирай не хочу!
Народ дождался выхода молодых с пира: их провожали в пирамиду сам царь с царицей.
За Невой, по набережной, мигали разноцветные огоньки иллюминации, длинными, острыми змейками отражаясь в воде.
Едва успели маски отдохнуть и отоспаться на другой день, как надо было снова рядиться и плыть на Троицкую площадь, по-вчерашнему усеянную зрителями.
Снова зарокотал барабан державного корабельщика, загудели, запищали рожки, и шествие двинулось мимо пирамиды и царского домика к «князь-папину» двору в устье Большой Невки.
Бутурлин, во вчерашнем парадном наряде, встречал гостей у дверей своих хором и угощал их пивом из огромного чана. Немало времени прошло, пока все участники маскарада получили от «папы» по ковшу крепкого пива и облобызались с ним. «Всепьянейший» уж еле держался на ногах, и «кардиналы» не раз почтительно поддерживали ослабевшего начальника «Неусыпаемой обители».
Поздравив Бутурлина, шествие возвратилось к пирамиде, два раза обошло кругом нее и направилось к пристани — садиться на суда и лодки. С трудом могли пробираться ряженые сквозь густую толпу зрителей, которых особенно интересовал необычайный, никогда еще не виданный «князь-папин» корабль.
На двенадцати пустых бочках, попарно связанных и пущенных на воду гуськом, красовалось еще шесть бочек, на которых верхом восседали «кардиналы» — члены «всепьянейшей конклавии». Матросы накрепко прикручивали «господ кардиналов» к бочкам, чтобы они не свалились в воду во время плавания.
Покончив с «кардиналами», к пристани притянули и «князь-папин фрегат» — громадный дубовый чан, наполненный пивом, по которому плавал ковш весьма почтенных размеров. Чан также стоял на пустых бочках…
— Ой, не утопите мне «всешутейшего», — смеялся царь. — «Князь-папаша» тогда мне жить не даст с горя. Пиво-то в чану у нас бурное — долго-ли до греха!
— И затейник же ты, ваше величество, — недовольно ворчал Бутурлин, сердито косясь на Петра. — День ветряный, корабли качает, не то что этакую посудину. Захлестнет!
— Эге! Вижу не зело усердно о Бахусе подвизаться изволишь — сробел… Сажайте его!
«Князь-папу» посадили в ковш и оттолкнули от «берега». Бутурлин крепко ухватился за края ковша, испуганно поглядывая на мелкие пивные волны своего «моря». Тем временем матросы прикрепляли «фрегат» к бочкам с «кардиналами», которые, в свою очередь, успели уж натерпеться не малого страху от ветра, сильно раскачивавшего их зыбкие кресла.
На маленькую бочку, приделанную к борту пивного чана, уселся бесстрашный «Бахус» и сам принялся вязать себя веревками, продевая их в кольца.