Легкая корона
Шрифт:
— Царица Пентесилея — самая знаменитая амазонка. Ты, конечно, не читала Генриха фон Клейста?
Я отрицательно покачала головой и натянула майку. Мы отошли от фонаря и устроились на детской площадке.
— Ну, ты знаешь, что амазонки должны были воевать с мужчинами, чтобы в бою захватывать пленников и обеспечивать продолжение рода? Так вот, Пентесилея и ее амазонки пришли на помощь осажденной Трое и ее царю Приаму после гибели Гектора. Пентесилея охотится за Ахиллом, чтобы трахнуть его и потом убить. Ахилл влюбляется в Пентесилею и надеется похитить ее. Он вызывает
— Красиво. Никогда не слышала этот миф.
— Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось вашим мудрецам… А вот скажи мне такую вещь, это правда, что ты в «Юности» демонстрировала всем желающим свою грудь?
— Ничего я не демонстрировала, и не всем желающим.
— Да, а как дело-то было? А то об этом слухи по Москве ходят.
— Да ничего особенного не было. Просто зашла речь, что у кого-то, у какой-то Роминой знакомой грудь потрясающей красоты в форме яблока. Начали спорить, какие формы груди есть: яблоко, грушевидные и так далее. Так вот у этой чувихи — как яблоко. И я говорю: «Самая красивая форма — чашевидная. Вот как у меня».
Они все на меня уставились. Я говорю: «У меня очень красивая грудь, правильной классической формы. Я здесь ни при чем — это природа». Они говорят: «А ну-ка покажи». Типа, мне слабо. Ну, я и показала.
— И что? — заржал очень довольный Громов.
— Ничего, посмотрели и сказали, что на самом деле красивая. А ты откуда знаешь про это?
— А мне Инга рассказала.
Инга была ведущей журналисткой в «20-й комнате» и, кажется, не очень меня жаловала. Но несмотря на это помогала мне. Например, с дикой скоростью печатала на машинке мои материалы, потому что у меня печатной машинки пока не было и печатала я одним пальцем.
— А почему вы с Ингой вдруг начали говорить про мою грудь?
— Мне было одиноко, хотелось как-то взбодриться. Я стал звонить своим знакомым девушкам, а Инге я всегда нравился, еще когда в «Юности» обретался. Она — известная журналистка, молода, красива, умна. Она с радостью согласилась встретиться, и мы пошли в сквот к знакомым художникам. Все, как обычно, вылилось в дикую пьянку. Да, так вот, я ей сказал: «А у вас работает моя знакомая».
Она: Кто?
Я: Алиса.
Она: А, эта сумасшедшая.
Я: Почему сумасшедшая, она вполне вменяема, по-моему?
Она: Ты не видел, как она свои сиськи всем желающим демонстрировала.
Я: Что???
Она: Да. Прямо в редакции задрала эти свои безумные рубища, в которых она ходит без лифчика, и всем показала свои сиськи под предлогом, что они невероятно красивы.
Я: И как, красивые?
Инга: Ужас, похожи на зеленую подушку.
Я слушала и боролась с собой, чтобы не вцепиться ему в его светлые, выгоревшие до белизны волосища. Я мучилась, страдала,
— Господи! — вырвалось у меня. — Подушку?! И почему зеленую?!
— Да, вот и я подумал, что Инга несправедлива. Захотел вот проверить, изучить, так сказать, опытным взглядом искусствоведа. Подними майку еще раз.
— Иди на хуй, Сережа! Ты мне надоел!
И я повернулась уходить. Но он догнал меня, обнял и убедил, что грудь у меня очень красивая. Намного красивее, чем у Инги.
СОФА
— Это горе, горе, что Севка не носит кальсоны! — рыдая, бабушка Софа повесила трубку.
Эта сцена повторялась с завидной регулярностью. По вечерам Софа звонила нам домой и зачитывала прогноз погоды на завтра, и, если предвещали холодную погоду, она очень настойчиво советовала отцу надеть кальсоны, чтобы не застудиться.
— Я не ношу кальсоны, мама, ты же знаешь!
— Но ты же можешь застудить все!
— Что застудить, мама? Я — не женщина, у меня нет придатков.
— Не строй из себя дурачка, Сева. Все мужчины зимой носят кальсоны. Твой папа носил кальсоны.
— Мама, мы уже в тысячный раз говорим на эту тему. Я не носил, не ношу и никогда не буду носить кальсоны!
— Но ты раньше носил кальсоны, когда был маленький.
— Когда я был маленьким, ты заставляла меня носить девчачью шапку! — орет отец в полную глотку.
— Это не была девчачья шапка! Это была мальчиковая шапка! — Софа тоже переходит на крик.
— Это была девчачья шапка! Она была с помпоном! И ладно сказала бы: «Сынок, у нас нет денег купить тебе новую шапку. Это та шапка, которая у нас есть, и хотя она девчачья, но я очень прошу тебя ее надеть, потому что холодно и без шапки ты простудишься». И я бы понял. Но ты врала мне, врала, говорила, что она мальчишечья.
— Она и была мальчиковая! И почему это у нас не было денег? У нас всегда были деньги… Я никогда тебя не обманывала…
— Девчачья, девчачья, девчачья! Ты всегда мне врала!
— Севка, ну что ты говоришь?! Севка?!
Тут решает вмешаться мама. Она забирает у отца трубку.
— Софья Исааковна, дорогая, успокойтесь. Ну, что случилось? О чем вы спорите? Почему опять эта несчастная шапка всплыла?
— Женя, это такое несчастье, это ужасно, что Севка делает с собой! И какая же ты жена, если ты позволяешь ему так пренебрегать своим здоровьем?
— Софья Исааковна, не плачьте, оно того не стоит. Слава богу, все в порядке, все здоровы, а вы рыдаете, как будто у вас горе случилось!
— Да потому, что это горе, горе, что Севка не носит кальсоны!
Мне доводилось наблюдать эти сцены с обеих сторон: и когда была дома — тогда я видела реакцию родителей, и когда бывала у Софы — тогда передо мной разворачивалась настоящая драма.
Софа безумно, ненормально любила своего единственного сына и прямо пропорционально этой любви ненавидела мою мать. Во всем, что происходило с отцом не так, и не в последнюю очередь в его отказе носить кальсоны, по ее мнению, виновата была мама.