Легкие шаги безумия
Шрифт:
— Дорогие родственники, — бросив взгляд на часы, произнесла ритуальная дама своим хорошо поставленным голосом, — кто еще хочет попрощаться с покойным, подходите. Только, пожалуйста, побыстрей.
В приоткрытую дверь зала уже нетерпеливо заглядывали Родственники следующего покойного. А за ними будут еще, и еще, и так с утра до вечера. Конвейер.
Эффектная рыжеволосая дама в черном пиджаке по десять раз в день произносит свой заученный текст, динамики врубаются, звучат Бах или Шопен. Автобусы ритуальной службы подъезжают, отъезжают, шоферы нетерпеливо топчутся у кабин, покуривают,
Лена вдруг подумала, что надо обладать каким-то особым душевным устройством, чтобы работать со смертью, с ежедневным, ежечасным горем. Она представила, как эта рыжеволосая ритуальная дама пьет утром свой чай или кофе, накладывает макияж, отправляется на работу, а вечером возвращается домой. Интересно, обсуждает ли она со своей семьей, с мужем и детьми, свой рабочий день? Делится ли впечатлениями и остаются ли у нее вообще какие-либо впечатления от похоронного конвейера?
"Да что это я? — раздраженно одернула себя Лена. — Работа как работа. Кто-то должен и этим заниматься, есть еще масса профессий, в которых человек вынужден постоянно сталкиваться со смертью и горем. Мой собственный муж то и дело выезжает на трупы. А есть еще судебные медики, врачи «Скорой», могильщики на кладбищах и те, кто работает здесь, за черными шторами крематория. Чем же эта элегантная дама с хорошо поставленными скорбными интонациями отличается от обычного человека? Возможно, тем, что постоянно должна играть, изображать скорбь лицом и голосом, произносить казенные сострадательные фразы.
Сыщик и судебный медик расследуют убийства, врач «Скорой» пытается спасти, могильщик роет могилу, те, за шторами, следят за печью. А ритуальная дама просто стоит вот так с утра до вечера и изображает скорбь, торопит одних, приглашает других…"
— Леночка, детка, помоги мне к нему подойти, — попросила Зинаида Лукинична.
Поддерживая старушку под локоть, Лена осторожно подвела ее к гробу. Зинаида Лукинична погладила сморщенной рукой вьющиеся светлые волосы мертвого внука, поцеловала ледяной лоб, перекрестила.
— Граждане, время! — послышался за спиной голос ритуальной дамы.
— Еще немного, пожалуйста. — Ольга быстрым движением сунула ей в руку очередную купюру.
— Мне что? — сказала дама уже мягче и тише. — Но там ведь люди ждут.
Лена никогда прежде не видела лиц самоубийц. Ее удивило что Митино лицо было спокойным и безмятежным, будто он просто уснул.
— Господи, прости его, Господи! — шептала Зинаида Лукинична. — Он не ведал, что творил… Внучек мой, Митенька, маленький мой, я попробую отмолить твой грех, деточка моя, внучек мой… Митюша…
Лена обняла вздрагивающие плечи старушки. «Господи, ну я ведь тоже не железная…» — подумала она. И тут взгляд ее упал на Митины руки, большие, сильные, с гибкими пальцами профессионального гитариста. На правой руке она заметила несколько тонких царапин. Было похоже, что Митя поранился перед самой смертью. Чем можно так поцарапаться? Чем-то тонким и острым… Иглой!
Вглядевшись внимательней, Лена заметила несколько точечных ранок, в углублении между пальцами и на самой кисти. Да, это были следы иглы. Их заметили милиционеры и врачи, они сразу
— Леночка, ты заедешь сейчас к нам, хотя бы на час? — спросила Зинаида Лукинична, когда гроб уплыл за черные шторы.
«Нет! — хотела ответить Лена. — Я не могу, мой муж улетает сегодня ночью, и дочку я не видела с раннего утра, и работы у меня навалом, и вообще, мне тяжело все это, я хочу домой как можно скорее».
— Конечно, Зинаида Лукинична, — сказала она вслух, — я заеду к вам помянуть Митюшу. В доме Синицыных было много народу. Поминальным столом занимались какие-то родственницы. Стояла приглушенная суета. Рассаживаясь у стола, старались потише двигать стулья, разговаривали вполголоса.
У Кати опять началась громкая истерика.
— Лен, отведи ее на лестницу, очень тебя прошу, — шепнула Ольга, — выйди с ней покурить, пусть она там тихо уколется, а то сил нет слушать.
Лену покоробило это «пусть уколется». В конце концов, Катя мужа потеряла, с которым прожила восемь лет, именно Кате пришлось вытаскивать его из петли. Нельзя все ее эмоции приписывать только наркотикам.
— Вот ее сумка, — Ольга протянула Лене потертый кожаный мешочек на шнурке, — там все есть. Давай скорее! У Глеба уже ушки на макушке.
Действительно, тринадцатилетний Глеб, старший сын Ольги, уже стоял в дверях и внимательно прислушивался к разговору.
— Мам, там Кате плохо совсем, может, врача вызвать?
— Обойдемся без врача! — отрезала Ольга. — Иди в комнату, не маячь!
Через две минуты Лена уже выводила рыдающую Катю под локотки на лестницу. Когда входная дверь за ними закрылась, Лена достала пачку сигарет. Совсем непросто сказать почти незнакомой женщине: «Не мучайся, родная, уколись, не стесняйся меня, я все знаю».
Катя с жадностью затянулась и тут только заметила висевшую у Лены на локте собственную сумку. Глаза у нее высохли и заблестели.
— Катюша, — мягко сказала Лена, — а ты не можешь еще немного потерпеть?
Вопрос прозвучал глупо: не время и не место отучать Катю от наркотиков, но все-таки язык не поворачивался предложить человеку уколоться.
— Если тебе неприятно смотреть, можешь отвернуться, — произнесла Катя и нервно облизнула губы. — Ты не волнуйся, я быстро.
— Ладно, валяй! — вздохнула Лена. — Только давай уж поднимемся, встанем между этажами, к подоконнику, а то, мало ли, лифт подъедет, увидит кто-нибудь.
— Ты, если хочешь, можешь здесь постоять, а я поднимусь, — предложила Катя.
— Да, пожалуй, так лучше.
Действительно, у Лены не было ни малейшего желания наблюдать, как она будет колоться.
Катя умудрилась сделать это за считанные минуты, просто взлетела по ступенькам вверх и тут же вернулась — со спокойным, умиротворенным лицом. Даже румянец заиграл на щеках.
— Еще сигаретку дашь? — спросила она.
Лена протянула пачку и заметила на маленькой, худенькой, похожей на птичью лапку Катиной кисти несколько тонких легких царапин. И точки были на выпуклых синеватых венах… Только это левая рука.