Легкое поведение

Джейвин Линда

— О, и еще: нельзя ли оплачивать труд Ю-ти?

Моррисон слегка загрустил. Повар, который получал в месяц двадцать пять долларов серебром, был самым высокооплачиваемым слугой в его доме после Куана.

Куан словно прочитал его мысли.

— Yisi, yisi, — ввернул он по-китайски, имея в виду «чисто символически», но в этой непринужденной оговорке таился глубокий смысл.

Моррисон кивнул, сконфуженный тем, что Куан видит его насквозь, и, думая о том, как Мэйзи отнеслась бы к его природной скупости, произнес:

Проследи за этим.

Позже, возвращаясь из библиотеки за книгой, которую он оставил в гостиной, Моррисон заметил во дворе Ю-ти, занимавшуюся резкой овощей. Девушка настолько была поглощена работой, что

поначалу не заметила его приближения. Он попытался представить себе, каково ей пришлось, когда подняли красную свадебную вуаль с ее лица и она впервые увидела своего пожилого мужа.

Ему приходилось слышать о том, что китайцы предпочитают систему договорных браков — якобы любовь, произрастающая из них, куда сильнее и прочнее той романтической и ветреной, к какой привыкли иностранцы. Конечно, институт договорных браков имел свою долгую историю и на Западе. Да он и сам не раз ужасался страстной привязанности к таким женщинам, как Мэри Джоплин, которые в итоге оказывались, мягко говоря, не заслуживающими любви. Сейчас, всецело поглощенный мыслями о Мэй, он испытал легкое сомнение, но тут же одернул себя. Она не такая, как все!

Ю-ти склонила голову и зарделась от смущения.

— Хозяин, — почтительно произнесла она по-китайски.

До него дошло, что все это время он буравил ее взглядом.

— Продолжай…

Решительной походкой он вернулся в свой кабинет, начисто забыв о том, зачем выходил. Ему бы хотелось поговорить с Ю-ти о ее отце и воспитании. Судя по тому, что рассказал Куан, повар не догадывался, кем был его тесть. Впрочем, он никогда и не проявлял интереса к политике, говорил, что его заботы в этой жизни связаны исключительно со свежестью чеснока и качеством бекона.

На следующий день пришла телеграмма от Моберли Белла. Редактор просил Моррисона написать для «Таймс» шестьсот пятьдесят слов о том, как развиваются события на фронте.

Наконец-то хорошие новости!

Теперь у Моррисона была веская причина срочно отправиться в Тяньцзинь. Будучи центром финансовой, научной и журналистской активности в Северном Китае и главным торговым портом страны, Тяньцзинь являл собой средоточие полезных контактов — как среди иностранцев, так и среди китайцев. Не зря же говорили: пусть все решения принимаются в Пекине, но чтобы услышать о них, надо ехать в Тяньцзинь. Моррисону не было нужды убеждать себя в необходимости этой поездки. Он готов был немедленно тронуться в путь.

Глава, в которой нам представляют майора Мензиса, а звук женских шагов заставляет дрожать чайную чашку нашего героя

— Рад, что едем в Тяньцзинь, Куан? — Хозяин и слуга стояли на перроне вокзала в ожидании поезда на Тяньцзинь. Была суббота, пятое марта. — Там отличная еда, верно?

— Лучшая в Китае. Соскучились по «собачьим булочкам»?

— Ммм… возможно. — В прошлый раз, когда они были в Тяньцзине, Куан привел Моррисона в местную закусочную, где он попробовал известные китайские булочки с мясом kou bu u baotzu [13] . Булочки были настолько популярны, что шеф-повар, старик Као, по прозвищу Собачник, едва успевал поворачиваться на кухне. Моррисон не мог сказать с уверенностью, что булочки отличались чем-то особенным, но не стал акцентировать на этом внимание. Когда Куан предложил попробовать что-нибудь еще из местных блюд — например, жареные рогалики из теста и омлет с золотистой фасолью и кунжутом, — журналист предпочел сказаться сытым.

13

Китайские булочки с мясом под названием «Собака проигнорировала бы это».

Как нам приветствовать друг друга на людях? И все-таки, почту она не написала?

Табачный дым в вагоне, смешанный с неприятным запахом гнилых зубов и воспаленных

десен, напомнил Моррисону о необходимости записаться на прием к стоматологу в Шанхае. Перед глазами снова возникла ослепительная улыбка Игана, и Моррисон, ощутив прилив беспокойства, приоткрыл окно у своего сиденья и с благодарностью вдохнул холодный воздух. Через некоторое время он вернул оконную раму на место. Заметив сидящего впереди русского полковника, с которым однажды встречался, он привстал, чтобы поприветствовать его, и нисколько не удивился тому, что его порыв был встречен без энтузиазма.

После четырех беспокойных часов пути среди насыпных равнин показался Тяньцзинь. Хотя и здесь союзнические войска похозяйничали на славу, нанеся губительный урон вековым стенам города, причудливые ворота и дозорная башня по-прежнему стояли на страже. Долгим и пронзительным свистком поезд возвестил о своем прибытии на станцию, отстроенную для обслуживания иностранных концессий.

Сойдя на перрон, Моррисон всей грудью вдохнул воздух Тяньцзиня, куда более соленый и бодрящий, чем в закрытом и пыльном Пекине. Он не успел размять затекшие ноги, как перед ними возникла толпа рикш. После коротких и напряженных переговоров, в ходе которых Куан дважды порывался уйти, но его тут же возвращали, рикши деловито погрузили обоих на мягкие сиденья повозок.

Рикша Моррисона так резво взял с места, что журналисту пришлось схватиться за поручни, чтобы удержать равновесие. Повозка понеслась в город, сопровождаемая кружащим в безоблачном голубом небе ястребом.

Сердце Моррисона учащенно билось в такт ритму, отбиваемому ногами рикши по щебеночной дороге. Когда они приблизились к зоне итальянской концессии, рикша остановился, чтобы заплатить пограничный налог рябому китайскому полицейскому и его кучерявому коллеге-итальянцу. Сделка длилась, казалось, целую вечность. Наконец они пересекли мост через реку Пей-хо, и их встретила зона французской концессии с ее серочерепичными замками, создающими иллюзию Парижа. Следующая остановка пришлась на пограничный пост перед въездом в концессию британскую. Салют от усатого сикха в черном тюрбане — и вот они влились в плотный поток транспорта на Виктория-роуд — Уолл-стрит Тяньцзиня, — лавируя среди суетливых рикш, одноконных экипажей и подвод, бледных важных мужчин верхом на конях, смуглых фермеров с набитыми урожаем тележками и коробейников с гружеными лотками.

Богатейший город Северного Китая имел собственное электричество и телефонную связь, а повозки рикш — резиновые покрышки. Европейские, русские, японские и китайские торговцы, предприниматели и инвесторы оккупировали великолепные общественные здания, банки, торговые фирмы и офисы горнодобывающих компаний, которые тянулись по обеим сторонам улицы.

Если Пекин напоминал неспешного, одетого в шелка мандарина, который так загадочно принимал своих гостей, что им проще было угадать намерения хозяина по уготованному им месту за столом, чем по его словам, Тяньцзинь — во всяком случае, его иностранный сектор — можно было сравнить с щеголеватым компрадором в мягкой фетровой шляпе, свободно изъясняющимся на двух-трех языках, одним из которых обязательно был бизнес. Основательность колониальной архитектуры Виктория-роуд провозглашала прочность и постоянство британского присутствия на Дальнем Востоке. Но, по крайней мере сегодня, восторг перед величием империи не преобладал во взбудораженных мыслях Моррисона.

Наконец повозка остановилась у парка Виктории, городского сада, разбитого на месте бывшего болота. Кованая железная эстрада для оркестра, мощеные дорожки, внушительный пожарный колокол служили украшением парка, замышлявшегося для услады иностранцев — из китайцев сюда допускали только тех, кто присматривал за их детьми. Готическое здание Гордон-Холла с его зубчатыми стенами по одну сторону аллеи смотрело прямо на веранду с колоннами отеля «Астор Хаус», который и был конечным пунктом путешествия Моррисона.