Лёхин с Шишиком на плече
Шрифт:
Что-то острое рассекло лицо стоящего на коленях. Он забился в жестком невидимом захвате, замычал: невидимое лезвие ударило глубоко, пробив лицевые кости и хрящи, разрезало язык, повредило гортань. Наркоман упал бы, не придержи его невидимый убийца.
Кровь хлынула на лежащего.
Двое смотрели друг на друга, пока глаза наркомана не потускнели. Его отшвырнули на трупы, а черноволосый Лехин впал в оцепенение, сродни обмороку.
Дождь пошел гуще. Потом чернее. Потом надвинулась тьма, и Лехин провалился в глубокий сон.
… Домовые
Домовые были уверены, что продолжение будет. История, нечаянно прихваченная Лехиным с металлической двери на стройке, не могла кончиться вот так, на полуслове.
А пока Лехин временно спал без сновидений, Шишик показал домовым начало истории.
27.
Неизвестно, что страшнее: проснуться с опухшей от синяков и кровоподтеков мордой или лицезреть в зеркале, как исчезают с вышеупомянутой морды вышеупомянутые травмы?
Лехин предпочел бы отказаться от того и другого. И от сравнения отказался бы тоже.
Но вышло так, что проснулся на рассвете от великой боли и, ничего не понимая, поплелся на кухню попить воды. А в прихожей машинально глянул в зеркало пригладить торчащие со сна волосы. И остановился. Бывшая Жена называла его неизменную стрижку "белым уголовным ежиком". Белым — понятно почему: волос у Лехина светло-русый. "Ежик" — тоже понятно: короткая стрижка. А с "уголовным" Лехин не хотел соглашаться. Он не понимал, почему только у бандитов может быть короткая стрижка, а у приличных людей — приличная прическа прядями.
"Белый ёжик" больше не был белым. Лехин глазам не поверил, включил свет. Хорошо еще, до головы не успел дотронуться. Судя по всему, кровь свежая.
— Я сплю, — прошептал Лехин, и прихожая послушно поплыла перед глазами. — Я — что, где-то надрался, подрался — и сам ничего не помню?
На тумбочку трюмо влез Елисей и погрозил отражению Лехина мохнатым кулачишком.
— Не спишь, Алексей Григорьич, а просыпаешься. Просыпайся давай быстрее, и весь морок с лица сойдет.
И, точно подтверждая его слова, из кармана Лехиной рубахи вылез Шишик и сладко зевнул в зеркало.
А потом, живой и здоровый, с нормальной кожей лица, без единой царапинки, Лехин сидел на кухне за чашкой кофе, слушал Елисея, Никодима и безымянного агента, которые взахлеб, перебивая друг друга, рассказывали ему его сон.
— Ничего не помню. Мне казалось, я, как лег, сразу вырубился. Никаких снов. Честно. Вы говорите, остановка? Шел дождь? А потом?
Он попытался представить себе вздыбленную пещеру загородной остановки, лужи, по которым лупят серые струи воды… Шишик подпрыгнул на столе, спасаясь от плеснувшего кофе, — рука Лехина дернулась, едва он закрыл глаза — и увидел.
… Дождь пошел гуще.
Перепуганная киоскерша, как могла, забаррикадировалась в хлипкой клетушке, проклиная хозяина, давно обещавшего мобильник для рабочего пользования. Лехин
По шоссе сновали машины. Не останавливаясь. Не потому, что водители видели мертвые тела. День промозглый. Выходить не хочется даже в киоск за мелочью… Место, и так не ахти оживленное, будто обвеяло одиночеством, и дождь превращал его в подобие серой пустыни.
— … Они шевелились, — задумчиво сказал Лехин, когда картинка из сна растаяла, и уточнил: — Трупы шевелились. Но не сами, а как будто между ними кто-то ходил и пихал, будто что-то искал. И эти тела как будто меньше становились. Какие-то плоские. Да… Почему?
— У них отбирали остаточную энергию, — сказал Никодим. Он тоже отсутствующе смотрел на кофейную лужу и, кажется, тоже вспоминал.
Лехину внезапно стало обидно, что домовые и призрак знают его сон.
— Подождите, я попробую сам.
И закрыл глава, теперь уже целенаправленно представляя мокрый пейзаж с киоском и остановкой. И вздрогнул, когда сон надвинулся на него — и стал Лехин тем черноволосым, что лежал в воде на асфальте, возле киоска.
Он лежал на боку, иначе захлебнуться — дело нескольких секунд. Уже очнулся — от холода. Холод обволакивал зябким влажным плащом, тяжело впитывался в мышцы и кости. Надо бы встать с дороги, жадно льнущей к остаткам тепла. Но тело, пусть и как-то издалека, помнило, что движение — это боль, и отказывалось подчиняться рассудку. Лехин с трудом заставил себя согнуть в локте руку, на которой лежал. Боли не ощутил. От неожиданности он чуть повернул голову взглянуть, а правда ли рука шевельнулась. Шея тоже не болела. Очень привычное движение — почти незаметное. Тогда он приподнялся на локтях, и мышцы живота горячо сжались в ожидании оглушительной боли. Ничего.
Первое впечатление — Лехин спит в собственном сне. Абсурд. Но во сне абсурд логичен. Его принимаешь как данное. Теперь как данное надо принять свое здоровое тело. Лехин поднес к глазам левую руку. На запястье, он помнил, должна быть рваная рана: когда упал, один из бритоголовых наступил на кисть. Твердый ботинок соскользнул, разодрав, кажется, не только кожу, но и мышцы.
Чистая кожа. Мокрая, холодная, ни царапины.
Точно, он спит.
Поэтому все кругом серое, почти бесцветное. Не потому что дождь. Потому, что сон.
И что дальше?
Странная пустота подплыла к Лехину — пустота, форму которой придавал исступленно колотящий по земле дождь. Ливень отливал из прозрачного нечто зверя, огромного, горбатого; торопливые ручьи обегали по хребту твердые, густо торчащие острые шипы, образующие хищный гребень… Лехин уже стоял, и ему захотелось потрогать шипы и убедиться, что они такие жесткие, как кажется. Лехин потянулся к зверю — зверь отпрянул и с лязгом распахнул массивную клыкастую пасть. Лехин не испугался. Во сне он знал где-то давно читанное: если себя во сне осознаешь, твори свой сон сам! Не пускай события на самотек!