Лекарь-воин, или одна душа, два тела

Nicols Nicolson

По мере, так сказать, обретения сознания, мне разрешали кормить кур и выносить из сарая коровий навоз, аккуратно складывая на кучу. Сил у меня немного, поэтому таскал навоз малыми партиями, очень хотелось быть полезным семье.

В конце липеня созрели огурцы. Мама, тщательно вымыв бочку, примерно литров на сто, опустила ее вместе с Дашей в погреб. Заготовка солений на зиму началась. Я помогал носить в погреб вымытые огурцы. Использовались известные из моего времени ингредиенты: соль, укроп, хрен и листья смородины и вишни. Жаль, черного перца в горошке нет, получились бы огурчики с пикантным привкусом. Да и без перца, зимой похрустеть за обедом соленым огурчиком можно всласть,

мне бы понравилось. Ага, раскатал губу: похрустеть — зимой я точно буду сидеть в монастыре. Как вспомню, так аж в дрожь бросает. Угораздило маму такой обет дать. А может это и к лучшему, обычно монахи люди грамотные, смогу с их помощью получше в этом времени приспособиться, обрести новые навыки, определиться с дальнейшими планами. Священником я не хотел становиться однозначно, если сильно прижмут, то повзрослев, сбегу из монастыря, начну изучать мир самостоятельно. Мысли-мысли, они крутятся в голове малого ребенка, хотя сознание в ней взрослого, прожившего много лет, опытного мужчины. Доживу ли я в этом времени до того возраста еще вопрос. Причем вопрос этот очень и очень большой — не думаю, что продолжительность жизни здесь большая. Увижу.

К концу лета я в кругу семьи разговаривал нормально, естественно, используя приобретенный словарный запас и тот багаж знаний, которым со мной родные поделились. Мои знания из прошлого или будущего демонстрировать не пытался, рано мне, мальцу, что-то говорить и делать, ведь в разум вошел недавно.

Хоть и ожидал, но весть об отъезде свалилась на меня неожиданно. Обливаясь слезами, мама с сестрой собирали меня в дорогу. На расстеленный в горнице большой холст, мама складывала одежду. Двое льняных шаровар, две такие же рубахи. Потом положила толстые шаровары и свитку из материала, на ощупь напоминающего шерсть. Теплую овчинную шапку и тулуп. Венчали кучу одежды сапожки из толстой свиной кожи, но почему-то без каблуков. Я их примерял не так давно, мне понравились. Мягкие, легкие и немного свободные. Мама сказала, что зимой можно будет их носить, намотав онучи, материю мама положила.

С продуктами было проще. Пять солидных кусков соленого подкопченного сала. Небольшой мешочек сухарей. Два больших круглых хлеба, завернутые в белую холстину. Несколько головок лука и чеснока. Соленые огурчики в тряпице. Пару колечек хорошо прокопченной колбаски — а для чего еще свинок выкармливать? Все это продуктовое богатство уложено в плетеную из лозы корзину с крышкой. Так захотелось еще четверть самогоночки, но…

Накануне вечером мама устроила мне внеурочную баню. Вымыла меня, и аккуратно подстригла волосы, чтобы я своим внешним видом не распугал людей.

Прощались на рассвете. Мама с Дашкой, всхлипывая и сморкаясь, рыдали хором, а я не проронил ни слезинки. Да, я к ним уже привык, благодарен за чуткость и заботу, считал их своей семьей, но каких-то глубоких чувств не испытывал. Мама неистово и быстро перекрестила меня, обцеловала всего, ее примеру последовала совсем раскисшая от расставания сестра. Я уселся на скрипучую телегу молчаливо наблюдавшего за нами отца Павла, помахал родным рукой на прощание. Доведется ли нам еще свидеться, не знаю, хорошие они люди, пусть у них все будет хорошо. Когда немного отъехали от моего нового дома, у которого еще долго стояли две фигурки, мне все-таки чуток взгрустнулось… Что меня ожидает дальше ведомо одному Господу нашему…

Глава 2

Когда за селом выехали на пригорок, отец Павел слез с телеги, повернулся в сторону церкви и перекрестился.

— Слезай отрок, — наказал священник, — осени себя крестом.

— Не умею.

— Смотри, да за мной повторяй движения, научишься.

Что упрямишься, ведь мать учила тебя этому, не сомневаюсь. Не переживай, все наладится, быстро пообвыкнешь на новом месте, не горюй. Подрос ты за это лето, окреп. Пора за ум браться — вижу отчетливо, что Господь тебе его все-таки дал, благодаря молитвам твоей матери. Так что не придуривайся, хватит. Начни с того, о чем я тебе сейчас сказал. Прояви уважение к нашему Создателю. Давай.

Отец Павел трижды показал, как правильно креститься. Я повторил, вначале неумело, а после десятого раза движения стали привычными. Около получаса тренировался креститься. Мама с сестрой меня не заставляли меня креститься, наверное, считали, что рано еще — тут отец Павел ошибся.

— Довольно Василий, вижу, стало получаться, в монастыре научишься лучше. Пока будем ехать, я постараюсь тебя обучить основным молитвам. Ты хоть и недавно здравым стал, но правильно молиться обязан.

— А что такое монастырь? — уперев взгляд в отца Павла, поинтересовался я.

— Это, Василий, место, где многие люди возносят молитвы Богу.

— А людей там много? Они не будут меня обижать?

— Людей достаточно, но никто тебя обижать не станет. Любовь к ближнему монахам ведома. Более того — это основа нашей веры, Христова учения. Поэтому и ты должен следовать всем наставления своих учителей в монастыре, добросовестно учиться, выполнять все уроки и послушания.

— Понял, отче. Монастырь за лесом, далеко ли нам ехать?

— Нам до монастыря ехать пять дней. Понял?

— Это мы сегодня вечером ляжем спать, а утром завтра приедем?

— Да, оплошал я, ты же счету не обучен. Ладно, с этим разберемся. Давай, лучше начнем учить молитвы. Повторяй за мной главную молитву христианина.

Отец Павел начал читать «Отче наш» короткими предложениями, чтобы я успевал за ним повторять. Когда солнце стало в зените, молитву я знал отлично. Откровенно говоря, я ее запомнил после второго прочтения. В моей, девственно чистой памяти, не считая прежних знаний, все новое откладывалось с поразительной быстротой. Но я пока не торопился покидать уютный мне образ сельского дурачка, на которого снизошла Божья благодать, вернувшая разум.

Среди густых и высоких корабельных сосен и стеснительных елей, жизнерадостно петляла наезженная дорога — это я заметил по наличию большого количества следов лошадиных копыт и борозд от тележных колес. В отдельных местах деревья нависали над дорогой, полностью скрывая небо, казалось, мы движемся по сплошному зеленому коридору.

Хвойные гиганты стыдливо протягивали проезжавшим мимо них путникам свои изящные ветки, словно предлагая украсить их новогодними гирляндами, блестящими шарами и цветными витыми сосульками. Земля под вековыми красавицами была покрыта толстым и мягким ковром из годами осыпавшихся, издававших тонкий хвойным аромат, иголок, позволявший лесному зверю бесшумно подкрадываться к жертве. Уставшее за лето светить осеннее солнце до нас не доставало, зацепившись все еще палящими лучами за верхушки деревьев, так, что от жары мы не страдали.

На вершине очередного невысокого холма, деревья дружно отступили от дороги, великодушно уступив уставшим путешественникам две большие поляны, редко заселенные каким-то живописным кустарником и полевыми цветами, своим запахом наполняющими окружающий нас воздух, что создавало непередаваемую словами, расслабляющую и располагающую к отдыху атмосферу. Кругом летали бабочки, гудели редкие пчелы. На одну из этих сказочных полян и свернул отец Павел.

— Сейчас зададим лошади корма и пусть отдыхает, — сказал священник, — и сами пообедаем, чем Бог послал, а потом продолжим дорогу.