Лекарь. Ученик Авиценны
Шрифт:
Школьный учитель сурового вида, с умащенными волосами и безукоризненно подстриженной бородой, одетый в вышитую и разукрашенную рубаху, которая прилична только человеку очень богатому, поверг к ступеням трона прошение об открытии новой школы в городе Наине.
— А разве в этом городе не существуют уже две школы? — едко спросил имам Кандраси.
— Те школы никуда не годны, о достойнейший из достойных, и учат в них люди невежественные, — без запинки выговорил учитель. По толпе пробежал приглушенный ропот недовольства.
Учитель продолжал зачитывать свое прошение, в котором
— Довольно, — перебил чтение имам Кандраси. — Прошение твое лукаво и направлено к собственной выгоде, а потому оскорбительно для великого шаха. Пусть калантар отсчитает этому человеку двадцать ударов палкой, и да будет доволен этим Аллах!
Появились воины, размахивающие дубинками, при виде которых у Роба заныли все синяки, и учителя, громко взывающего о милосердии, увели прочь.
Следующее дело трудно было назвать развлечением: два аристократа, одетых в богатые шелковые наряды, немного разошлись во мнениях по вопросу о владении выпасами. Это вызвало обсуждение, которое велось тихими голосами, со ссылками на старинные договоры, заключенные давно почившими предками, и казалось, что дискуссии не будет конца. Зрители тем временем зевали и шепотом жаловались друг другу на духоту в переполненном помещении и на то, как болят затекшие ноги. Когда наконец было оглашено решение, оно не вызвало ни малейшего интереса.
— Пусть выйдет вперед Иессей бен Беньямин, еврей из Англии, — выкрикнул один из глашатаев.
Имя повисло в воздухе и пошло эхом гулять по залу, повторяемое снова и снова. Роб прохромал к длинному, устланному ковром проходу, остро ощущая, какой на нем грязный и рваный кафтан и какая потертая старая кожаная шляпа — под стать избитому лицу.
Наконец он добрался до трона и трижды простерся ниц, как делали бывшие здесь до него — это он приметил.
Выпрямившись, увидел имама в черном одеянии, приличествующем духовенству; острый нос, как топорик, торчал на надменном лице, обрамленном седой, со стальным отливом, бородой.
На шахе был белый тюрбан, свидетельствовавший о паломничестве в Мекку, но в складках тюрбана была укреплена маленькая золотая корона. Одеяние на нем было тоже белое, из гладкой, будто светившейся материи, затканной голубыми и золотыми нитями. Нижняя часть ног была обернута синим, а остроносые туфли — голубые, затканные кроваво-красным. Взгляд у него был отсутствующий, невидящий — воплощение рассеянности и скуки.
— Ты инглизи, — заметил имам, — единственный сейчас инглизи, единственный европеец в нашей стране. Что привело тебя в Персию?
— Поиски истины.
— Так ты хочешь приобщиться к истинной вере? — поинтересовался имам не без сочувствия.
— Нет, ибо мы уже согласны в том, что нет Бога, кроме Него, Всемилосердного, — отвечал Роб, вспоминая с благодарностью долгие часы, которые посвятил его обучению Симон Га-Леви, начитанный купец. — Сказано в Коране: «Я не стану поклоняться тому, чему
137
Сура 109, аяты 2—3, 6. Перевод с арабского И. Ю. Крачковского.
И тут же мысленно напомнил себе, что следует говорить кратко. Без всякого красноречия, простыми словами он поведал, как оказался в джунглях западной Персии и как на него бросился дикий зверь. Робу показалось, что шах начал прислушиваться.
— Там, где я родился, не живут пантеры. Я не имел оружия и не знал, как сражаться с таким зверем.
Далее Роб рассказал, как ему спас жизнь шах Ала ад-Даула, охотник на грозных хищников, прославленный подобно своему отцу Абдалла-шаху, победителю Кашанского льва. Те из зрителей, кто стоял ближе к трону, стали одобрительными возгласами выражать восхищение своим повелителем. И волна одобрения катилась дальше по залу по мере того, как глашатаи передавали эту повесть тем, кто стоял далеко от трона и не мог слышать сам.
Кандраси сидел совершенно невозмутимо, но Робу показалось, что имам не очень-то доволен этим рассказом, как и живым откликом толпы.
— Теперь поспеши, инглизи, — холодно сказал он. — Объяви, что за прошение повергаешь ты к стопам единственного истинного повелителя.
— Поскольку, — проговорил Роб, набрав полную грудь воздуха, — сказано также: кто спас жизнь другого, тот отвечает за эту жизнь, то я и прошу у великого шаха помощи в том, чтобы жизнь моя приносила как можно больше пользы. — И он кратко рассказал о своей тщетной попытке добиться зачисления в школу лекарей Ибн Сины.
История о пантере теперь уже достигла самых отдаленных, уголков зала, и он весь сотрясался от мерных притопываний.
Нет сомнения в том, что шах Ала успел привыкнуть к страху и повиновению своих подданных, но его давненько не приветствовали так искренне, от души. Судя по выражению лица, эти приветствия звучали для него сладчайшей музыкой.
— Ха! — Единственный истинный повелитель подался вперед, глаза его сияли, и Роб понял, что шах запомнил его в том происшествии с пантерой.
Мгновение шах смотрел Робу в глаза, потом повернулся к имаму и впервые с начала большого приема заговорил.
— Жалуем этому иудею калаат,— изрек шах.
Все вокруг почему-то засмеялись.
— Ступай за мной, — сказал Робу седовласый начальник воинов. Ему уж не много лет оставалось до старости, но пока он выглядел здоровым и очень сильным человеком. На голове был невысокий шлем из начищенного до блеска металла, под кожаным дублетом — коричневая рубаха воина, на ногах сандалии с кожаными ремешками. О его заслугах красноречиво
говорили раны: на обеих мускулистых загорелых руках белели шрамы от залеченных сабельных ударов, левое ухо расплющено, а рот был постоянно скривлен из-за старого проникающего ранения пониже правой скулы.