Лекарство от боли

Грей Дайре

— Решила, что поделишься и сыром?

Леда засмеялась. Легко и звонко. Забрала бутылку и сделала глоток. Она не любила сладкое, любым лакомствам предпочитая сыр всех сортов. Но у Филис всегда ассоциировалась именно с грушами. Золотыми грушами, чей сок может вылечить от печали. По крайней мере, так верят в Высоких горах

— Я скучала…

Она призналась просто. И стало немного совестно за прошедшие годы и редкие письма. Они не ссорились, нет, просто разошлись и больше не встречались, выбрав каждая свою дорогу. Так вышло.

— Спасибо, что приехала. Я очень рада тебя видеть.

— Неужели,

ты думаешь, что я бы тебя здесь бросила? Одну. Ты ведь всегда замыкаешься, когда становится совсем плохо. Молчишь. И все эти задушевные разговоры тебе ни к чему. Разве что мать настоятельница придумала что-то новое.

— Она предложила мне свое место.

— Все настолько плохо?

— Не знаю…

Бутылка переходит из рук в руки, сохраняет тепло прикосновений. А вкус ощущается ярче. И теперь в нем присутствуют нотки свежести. Трав, что растут на вершинах гор.

— Я танцевала Чашу.

Признание приходит легко. А Леда молча протягивает грушу. Тихо. И слова сами идут с языка. Она рассказывает коротко. Как можно проще и четче, не желая вдаваться в долгие описания и детали. Леда поймет и так. Она и понимает. Садится ближе. Обнимает за плечи. Кладет голову на плечо и слушает. А ее дыхание щекочет кожу на шее. Сок груши стекает по пальцам. Она спелая. Настолько, что съесть и остаться чистой невозможно. По подбородку бежит тонкая струйка.

Филис попыталась вытереться, но ее ладонь перехватили тонкие пальцы. В полумраке глаза нимфейки кажутся черными. И смотрят прямо и пристально. Губы касаются пальцев. Слизывают сок. Огрызок падает на пол. От смуглой кожи пахнет сандалом и миртом. А на вкус она чуть солоновата.

Губы находят губы. Вкус вина мешается с грушевым соком. Ткань сползает, обнажая тела. Тонкое и смуглое. Гибкое, будто лоза. И стройное, но сильное. Светлое. Они сплетаются в танце. И руки накрывают грудь, а рыжие волосы путаются с черными. Пальцы скользят по коже, вспоминая и отыскивая знакомый путь. Единственно верный. Нужный. Необходимый здесь и сейчас.

Становится жарко, и прохлада каменного пола уже не пугает. А жесткость не мешает. Да и кто ее заметит в такой момент? У этой ночи вкус золотых груш и аромат разлитого вина. У нее тепло прикосновений и ласк, звук наслаждения и пронзительная нежность прошлого, решившего заглянуть в настоящее…

Глава 68

…Струи воды смывают клейкий сок и ароматы. Влажные волосы рассыпаются по подушке, и Леда устраивается рядом, прикрывая еще влажную кожу покрывалом. Золотистый свет ночника играет тенями, комната наполнена теплым светом, и кажется, что весь мир где-то далеко.

— Что-то ведь еще случилось, да? Дело не только в похищении и смерти, — проницательно замечает нимфейка.

— Талия погибла. Элпис пригласила меня помочь Байону и присмотреть за девушкой-землянкой, которая похожа на принцессу.

— Ты все еще тоскуешь?

— Нет, я давно уже не влюблена. Та история осталась в прошлом, но…

Всегда есть некое «но», которое все портит. И Леда лучше других может понять ее. Они познакомились еще тогда, двадцать лет назад, когда Филис по просьбе императрицы покинула столицу и переехала на Побережье. Храм она посещала ради консультаций, и там встретилась с юной альмой, решившей проходить обучение не в родном

Храме на Нимфее, а на другом материке. Насколько же просто все казалось тогда.

— Когда мы возвращались на Киорис, Байон пришел ко мне. Не знаю, зачем. Возможно, всего лишь хотел узнать, все ли в порядке. Но я не смогла его отпустить. Ту ночь мы провели вместе.

Леда кивнула. Они давно расстались, и говорить о верности здесь слишком глупо. Но отсутствие осуждения и обиды сняло еще часть груза с души.

— Тебе нравится капитан?

— Нет. Точнее, он, безусловно, привлекателен, как мужчина, но… Я не уверена в причинах, по которым не позволила ему уйти.

Когда-то именно после появления Байона все изменилось. Поэтому момент его пробуждения так ярко отпечатался в ее памяти. Она уже понимала, что закончилось, но не хотела верить. До этой детской влюбленности и его знакомства с Талией, им позволяли оставаться подругами. Ей позволяли быть рядом с принцессой и считаться ее подругой. Ведь на самом деле ее чувства были куда глубже обычной дружбы. Вот только Талии нравились лишь мужчины.

Филис рано осознала свою бисексуальность. Поняла, что не делает разницы в пристрастиях между мальчиками и девочками. Что ей одинаково интересны и мужские, и женские тела. Раньше, еще пару столетий назад, подобное порицалось. Считалось невозможным женщине любить женщину. Еще раньше за такое казнили. Затем изолировали. Потом пытались перевоспитывать. Но постепенно, под воздействием Храма и жриц, отношение к таким связям изменилось. И сейчас семьи из двух женщин уже никого не удивляли. Да, так бывает.

В детстве и в подростковые годы она много общалась с жрицами, пытаясь понять себя и свои желания. И совсем не удивилась, когда поняла, что влюблена в Талию. Все же в нее сложно не влюбиться. В какой-то мере она очень хорошо понимала Байона.

— Они были очень счастливы вместе. А я…

— Ты так и не нашла кого-то, кто затмил бы собой твою принцессу.

— Она никогда не была моей…

Правда. Для Талии существовала только их дружба. Крепкая. Лишенная многих границ и наполненная доверием и пониманием. Пожалуй, Софронии стоит даже сказать «спасибо» за то, что она вовремя вмешалась. И не позволила Филис наделать ошибок. Да, тот разговор и спустя годы казался неприятным и немного обидным, но ей уже давно не семнадцать. Правильно, что она уехала, пережила свою влюбленность вдали, встретила Леду, начала учиться в Храме, и в итоге прожила вполне счастливо два десятка лет. Чтобы снова вернуться назад и разворошить прошлое.

— Та землянка, она, действительно, внешне похожа на Талию. Но еще она напомнила мне ее такой, какой я ее знала. Немного наивной, неуверенной и отчаянно желающей сделать мир лучше. Вселенную.

Весь Киорис знал наследницу как отличного лидера, участницу Игр, пилота, военного командира, но Филис помнила ее иной. Совсем маленькой, семи лет, плачущей над сломавшейся поделкой. В десять, когда они запускали бумажного змея. В тринадцать, когда тайком таскали вино из дворцового погреба, чтобы устроить «исторический» пикник в саду. В пятнадцать, когда бегали ночью купаться голышом и чуть не утонули. Она помнила ее разной. Живой. Еще не ставшей великой, символом, за которым пойдут другие. И любила именно такой. Но все проходит…