Лекарство против СПИДа

Суворов Олег Валентинович

Самое опасное — это провалиться в прошлое, тут уж никакие ремни не помогут…

Глава 4

Каждое российское официальное учреждение имеет свой специфический запах, и благодаря этому запаху обоняние зашедшего туда гражданина может подсказать ему ряд занятных ассоциаций. Так, солидные ведомства и органы государственного управления пахнут полотерами, скукой, бумагами, дорогой мебелью, телефонами и вечно хмурой озабоченностью обитателей многочисленных кабинетов.

Иногда эти запахи поглощает аромат псевдовеличия и монументальности происходящего в этих стенах; иногда к ним примешиваются робкие дуновения, разносимые проходящими по коридорам секретаршами, или растерянными и жалкими посетителями. Но господствующий запах остается классическим — это запах значимости одних и раболепия других.

Этот запах, видимо, не выветрится никогда, правда, в советское время к нему примешивался еще тошнотворный запах бюстов Ленина, многочисленных идеологических стендов да портретов членов Политбюро, что добавляло подобным учреждениям дух застарелой неподвижности, роднящий их с запахами музеев.

Мелкие государственные конторы пахнут справками, дыроколами, вспотевшими посетителями, дешевыми чаепитиями чиновников и чиновниц, хамством и склоками, а также замызганными дрянными плакатами и неизменным планом эвакуации сотрудников при пожаре. Здесь господствует запах безнадежной замученности одних и непроходимой бестолковости других — и это один из самых печальных запахов, не считая запахов погребальных контор. Да, собственно говоря, между этими учреждениями, есть примечательное сходство если, в одних хоронят тела, то в других — души, убивая их многочасовым томительным ожиданием.

Институты пахнут грязью и пылью, дешевой столовкой, прокуренным туалетом, томлением ненужных совещаний и ожиданием аванса. Омерзительный запах в свое время имел Институт международного рабочего движения, где вход в туалету был занавешен тяжелой бархатной портьерой, впитавшей в себя соответствующие ароматы.

Но тяжелее всего пахнут отделения милиции — сапогами и алкоголиками, КПЗ и тревожными звонками, грубой силой и самым Откровенным цинизмом. Растерянному и подавленному Денису, пришедшему сюда заявить о пропаже жены, пришлось столкнуться с наглыми усмешками следователей а их было трое, в одном кабинете, и они мучительно долго разговаривали между собой, пока обратили внимание на посетителя.

— Жена, говоришь, пропала?.
– наконец гнусно ухмыльнулся один из них по фамилии Зайцев — невысокий, невыразительный, в голубых джинсах и светлом пиджаке. Он набивал табаком короткую черную трубку и, небрежно просмотрев поданное ему заявление, кинул его на стол. — Так подожди, найдется. Может, ей просто захотелось провести медовый месяц с твоим дружком, а?

Двое других неприятно осклабились, и ему пришлось глубоко вдохнуть, сдерживая подступавшую ярость пополам с отчаянием.

— Мой друг пропал, — глухо сказал он, — и его жена тоже собирается подавать заявление…

— А ты возьми да утешь ее, заодно и сам утешишься!

— Послушайте, какого черта!..

— Тихо, помолчи!

Это сказал самый пожилой из следователей, единственный из троих в милицейской форме с погонами майора. Он повернулся на стуле и прибавил звук в радиоприемник погромче. Передавали последние известия, начав, как всегда, с сообщений из Чечни. Внимательно выслушав уже привычные новости об очередных бомбардировках Грозного и «продолжающихся тяжелых боях федеральных войск с бандформированиями Дудаева», все трое, вновь забыв о посетителе, принялись

обсуждать ситуацию.

— Давно бы так, — удовлетворенно сказал майор, — а еще лучше сбросить бы на эту е…ную Чечню атомную бомбу и накрыть всех черножопых разом. И в Москве бы стало спокойнее…

— Но там же наши войска, да и русские жители, — заметил другой, самый молодой, с веселыми и наглыми глазами. Он был одет в вареную джинсовую куртку, из-под которой, на манер американских полицейских, торчала кобура с пистолетом.

— Нет, — возмущенно отозвался Зайцев, — я другого не понимаю. Почему эти раздолбаи, — и он дернул головой вверх, — посылают туда новобранцев? Где десантура, спецназ, профессионалы? Для своей охраны их держат, что ли? Полководцы, е… их мать, только и умеют, что танками ворочать.

— Простите, — растерянно вмешался Денис, — ну так как же с моим заявлением?

Зайцев досадливо поморщился, затем, вынув изо рта трубку, быстро написал что-то на листке бумаги и протянул Денису.

— Это мой рабочий телефон. Найдется — позвонишь сам, не найдется, жди моего звонка.

— Но… но как же…?

— Все, до свидания…

Они продолжали что-то обсуждать, а Денис понуро пошел из комнаты. Сунув листок в карман куртки, он спустился вниз, столкнувшись в дверях с патрулем, оформлявшим у дежурного по отделению задержание троих кавказцев.

На душе было тяжело — обращение в милицию не родило никаких надежд. Что будет дальше, как жить и действовать? Милая, милая Галина… а тут еще эта бессмысленная война в Чечне. Казалось бы — масштаб личности человека измеряется масштабом его проблем. А если сравнить его страдания с заботами тех, кто во имя могущества державы, то есть собственного могущества, позволяет себе совершать такие поступки, которые лягут тяжелым грузом на всю страну, но меньше всего — на них самих! Российская политика — это искусство безнаказанности. Это единственное искусство, которое по уму тем, кому нравится считать себя державной властью.

Хмуро потупившись, устало переставляя ноги, Денис добрел до метро, спустился в подземный переход и вышел на другую сторону Ленинградского шоссе. Ему не хотелось даже пить, и все же он зачем-то купил бутылку пива', попросил открыть и, отойдя от ларьков, припал к горлышку. После нескольких дней настоящих морозов вновь потеплело и даже появилось солнце. Впрочем, Россия — это та страна, где пиво пьют даже в двадцатиградусный мороз, с усмешкой подумал Денис, вспомнив о том, как во времена студенческой молодости они делали это в открытом загончике пивного бара, буквально разбивая лед, покрывавший поверхность кружек, запивая и согреваясь дешевым портвейном.

И тут он вдруг почувствовал, как на глаза снова наворачиваются слезы. Ведь все должно было быть так чудесно! Медовый месяц и долгожданная радость от первых объятий, но самое главное — новая, новая жизнь! А вместо этого старое, надоевшее пьянство… И переживав ния, что тяжелее самого мучительного похмелья.

Допив пиво и кинув бутылку в сугроб, Денис задумчиво прошелся вдоль трамвайной линии. Выпить еще? Или поехать домой? Позвонить — может, Сергей объявился? Последняя мысль показалась ему наиболее здравой, и он вновь спустился в подземный переход к телефонам, нащупывая в кармане жетон. Уже сняв холодную, тяжелую трубку, он вдруг заметил, что рядом, на стене, приклеено небольшое, отпечатанное на ксероксе объявление. В глаза бросилось слово, набранное крупными буквами, — СВОБОДА. Он вернул трубку на рычаг и вчитался повнимательнее.