Лекарство
Шрифт:
Я сильно ударилась боком о фургон, — говорю я, чувствуя, как пересохли губы. — Не стану скрывать, боль просто адская.
— Аса, — говорю я, слаюо улыбаясь, — у тебя, случайно, ничего нет, чтобы помочь?
Мой обработчик смотрит на меня в зеркало заднего вида.
— Несколько ампул Торазина. Если я сделаю тебе укол, ты, скорее всего, заснешь.
Я качаю головой. Может, мы и оторвались ненадолго, но если я засну, я буду беспомощна. Так рисковать я не могу. Не думаю, что когда-нибудь снова засну.
— Пусть он сделает тебе укол, —
— Прости, что толкнул тебя, — тихо говорит Риэлм. — Это я был.
Я тяжело вздыхаю, смотрю на него. Чувствую прилив сочувствия к нему, но быстро его подавляю, отказывая ему даже в малейшем шансе. Если я это сделаю, не знаю, насколько меня хватит.
— Не глупи, — говрит ему Джеймс, отнюдь не враждебно. — ты нам жазнь спас. Слушай, Аса. Можешь передать мне шприц?
Я с мольбой смотрю на Джеймса, но он решительно качает головой.
— Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось. Обещаю.
Мы смотрим друг на друга, понимая, что он уже обещал это раньше. Может, именно так мы и продолжаем жить — обещаем то, что не можем исполнить, чтобы подарить хотя бы минуту надежды. А надежды, как нам и говорил Артур Притчард, уже достаточно, чтобы продержаться.
Так что я киваю и закатываю рукав, чтобы он добрался до предплечья. Аса дает ему шприц, а Джеймс нервно синмает колпачок и держит шприц так, словно вот-вот заколет им меня. Если бы бок не болел так сильно, я бы рассмеялась.
— Подожди-ка, — говорит Риэлм, перебираясь назад, и забирает шприц из сжатой руки Джеймса.
Боже, ты же не хочешь сломать ей грудную клетку.
Он встает между нами, и теперь, когда он так близко ко мне, меня охватывает глубокая печаль. Он снял халат обработчика, под ним у него хлопчатобумажная футболка. Волосы у него все еще зачесаны на бок, и мне кажется, что он красив. От этого я еще болььше его ненавижу.
— Вот так, — тихо говорит он, не в силах посмотреть мне в глаза, так близко от меня. Нежно и тепло гладит мою руку, берет за предплечье и приподнимает.
— Вдохни поглубже, — шепчет он, так ласково. Слезы стоят у меня в глазах, и я сжимаю губы, чтобы не заплакать. Не хочу, чтобы он был тут — не хочу этой боли, этой печали. Не хочу одновременно любить и ненавидеть его.
Когда он делает укол, я чувствую покалывание и сильное жжение, и все-таки плачу. Но это не из-за того, что мне больно от укола, и Риэлм это понимает. Когда он вынимает иглу, я закрываю лицо и продолжаю плакать — плакать по всему, что я потеряла за последние несколько месяцев. Из-за жестокости и предательства, которые я пережила. Они хотели сделать мне лоботомию! Никогда уже не будет так, как рнаьше. И я плачу.
Риэлм встает и Джеймс садится рядом, шепчет, что я должна все выплакать кладе мою голову ему на колени. Я сворачиваюсь в клубочек — бок у меня еще болит — еще несколько раз всхлипываю. Торазин медленно начинает
У Эвелин мы будем через час, и Слоан смжет там отдахнуть, — Риэлм говорит с переднего сиденья, замолкает, а потом продолжает:
Если только доктор разрешит.
* * *
Со скрежетом открывается металлическая дверь, и я резко просыпаюсь. Бок больше не болит — ощущения такие, будто нам все уплотнилось и занемело, и на секунду я представляю себе, что средняя часть моего тела отвердела как окаменевшее дерево.
— Давайте отнесем ее к задней двери, — говорит женский голос. Хрипловатый, с легким немецким акцентом. Наверное, это — Эвелин Валентайн. Чильные руки поднимают меня, отрывают от сиденья, и моя голова падает на грудь Джеймса. Я пытаюсь проснуться, но держать глаза открытыми могу не больше секунды, пока борюсь с действием торазина.
— Она не суицидница? — спрашивает доктор.
— Нет, — отвечает Риэлм, который идет рядом. Я моргаю, открываю глаза, смотрю на деревянную обшивку дома, к двери которого мы подходим. По его стенам вьется лоза, как будто дом пытается найти укрытие в природе.
— Хотя чувствует она себя неважно, — добавляет Риэлм. — Мы едва успели. Та, другая, даллас — ей нужна ваша помощь.
Доктор вздыхает, бормочет что-то, что мне не разобрать. Я лениво поворачиваю голову, чтобы посмотреть на нее, но пока Джеймс несет меня, все колышется у меня перед глазами. Мне тяжело даже перевести дух.
— Привет, дорогая.
И вот она рядом со мной — высокая, стройная женщина в очках. Ей около шестидесяти лет, темные волосы растрепаны, а на носу — родимое пятно. Она улыбается; зубы у нее желтые, неровные, но улыбка искренняя. Мне она сразу нравится.
— Ничего не говори, — нетерпеливо отмахивается она. — тебе нужно поспать, пока действуют лекарства. Но сначала я осмотрю твой бок, чтобы убедиться, что нет никаких серьезных повреждений.
— С ней все будет хорошо? — Джеймс и не пытается казаться храбрецом. Он совсем расклеился, и если бы меня не несли на руках, я бы обняла его, сказала, что со мной все в порядке, просто чтобы он не был так напуган.
— Думаю, да, — говорит доктор, и я чувствую, что она убирает волосы мне с лица. Джеймс разворачивается, чтобы мы зашли в дверь. Нас поглощает темнота. Окна занавешены, и над нами зажигается лампочка.
— Похоже, что гематома серьезная, но я все равно потыкаю в нее, просто на всякий случай.
Она хлопает меня по плечу, чтобы дать понять, что шутит.
— Ладно, кладите ее сюда.
Джеймс кладет меня на небольшую односпальную кровать, и я чувсвую под собой холодные простыни. Мне больно, голова кружится — но больше всего я боюсь быть наедине с кем-то, кроме Джеймса. Я хватаю его за рубашку, чтобы он не уходил от меня. Он садится на кровать рядом со мной, берет за руку, прикладывает ее к губам.