Лекции по юнговской типологии: Подчиненная функция. Чувствующая функция
Шрифт:
Чувству присущи многие психопатологические отклонения. Действительно, такие искажения чувствующей функции, как истерические реакции или шизоидная амбивалентность, являются главными критериями психопатологии вообще. Психопатия, например, определяемая как отсутствие морального ощущения или "нравственное безумие", по-видимому, связана с особенностями чувствующей функции. Эти явления описаны в любом учебнике психопатологии и психиатрии.
Но существуют и другие особенности чувствующей функции, привлекающие внимание. К ним, например, относится избегание (уклонение). Некоторые из нас обладают характерной чертой — стремлением скрыть свои чувства. Когда разговор подходит к чему-нибудь слишком личному, мы часто, стиснув зубы, произносим классическую фразу жителей Новой Англии: "Я предпочел бы об этом не говорить". Или же, напротив,
Мы можем также обратиться к Восточным традициям, превосходно избегающим развития чувства. Аранжировка цветов в манере японских мастеров или трансцендентная медитация имеют мало общего с реальными проявлениями чувствующей функции. Мы могли бы больше сделать для ее развития, формируя эту функцию на культурной основе путем изучения творчества Готорна, Харди, Эмерсона и Джона или Карла Весли (специально для протестантов) или проводя время в Кентукки или Канзасе (а также со своими родителями). И то и другое принесло бы больше пользы, чем посещение какого-нибудь ашрама, в котором способы выражения чувств не имеют ничего общего с нашими. Восточный путь обходит стороной дифференциацию личного чувства, замещая его коллективным спокойствием и самоконтролем. Чужая культура может служить фоном для контрастных стилей. Генри Джеймс показывает американский стиль выражения чувств, перенося место действия в Париж. Поэтому, читая французскую литературу или смотря итальянские фильмы, мы более тонко чувствуем наши различия. Принятие иностранной культуры и ее стиля выражения чувств обеспечивает нас коллективной формулой (люди присваивают себе буддийские имена и одеваются в сари), но от воспитания чувствующей функции при этом мы уклоняемся.
Обычно мы избегаем чувства, перекладывая его на кого-то другого: на партнера по браку, на лучшего друга, секретаря, декоратора интерьеров или на аналитика, «ведущего» нас и объясняющего, как следует возвращаться домой и относиться к детям. Иногда мы избегаем чувства, переживая его внутри себя с преувеличенной интровертностью и никогда не проявляя его внешне на людях, в своих оценках и вкусах, или, наоборот, мы живем со столь интенсивным внешним проявлением чувств, что таким образом избегаем отчаяния и хаоса нашего личного субъективизма.
Можно напомнить, что человек с хорошо развитой чувствующей функцией всегда установит, что именно важно в его субъективном и/или объективном мире. Остальные же люди сталкиваются с проблемами при определении того, что для них важно. Мы или недооцениваем себя, или переоцениваем, а отсутствие понимания того, что имеет наибольшее значение, отправляет нас в погоню за счастьем. Мы не довольны ни собой, ни нашим положением. А чувствующие типы, даже когда они обеспокоены идеями, абстракциями, планами и встречами, могут быть довольными, даже глупо самодовольными, потому что их чувства делают ценными и важными их духовное содержание, взаимоотношения и обстоятельства. Таким образом, чувствующие типы оказываются в большей безопасности и меньше поддаются влиянию опасного любопытства, бунтарских порывов и жажды перемен.
Барьер, существующий в функции между ее экстравертной и интровертной сторонами, может оказаться ответственным за все те странные явления, которые относят к проявлениям расщепленного чувства. Подавленная функция уходит в подполье. В результате мы утрачиваем доступ ко многим нашим чувствам; они исчезают вместе с функцией, и я не знаю, что чувствую, и не могу выразить чувство, не загнав себя в особый вид расщепленного состояния. Вместо того чтобы сказать: "Я желчный, скупой, сухой человек" или "Я хочу тебя", или "Мне нравится сидеть в этой комнате", мы разносим во времени наше чувство и его выражение, говоря: "Я часто так себя чувствовал", или "Когда я был ребенком, то всегда хотел…", или "Когда-нибудь в старости я стану любящим и добрым". Там, где мы находимся, наших чувств нет, а там где находятся наши чувства, нет нас. Мы отделили себя от своих чувств. Когда женщина после десяти лет супружества спрашивает мужчину: "Ты меня любишь?", ее вопрос содержит не столько сомнение (оно не исчезнет, какой бы она ни получила ответ), сколько попытку связать мужа с его чувствами. Необходимость ответить заставляет его почувствовать, что он чувствует в данный момент, и оказаться в том месте, где находятся его чувства.
Расщепленное
Теперь, заканчивая лекции, я полагаю, что критическая проверка мужества касается психопатологии чувства, а именно тех его аспектов, которые не поддаются иллюзии воспитания. Части чувства никогда не менялись и никогда не изменятся, а в полный комплект входит алхимическая грязь, то есть обычная грязь, выброшенные отходы неисправимых и неискупаемых слабостей человеческого чувства. Сатурн тоже правит душой, и установленные им пределы разрушают иллюзию того, что все поддается развитию.
Мы дали себя увлечь чем-то вроде подавленной философии чувства, утверждающей, что все в человеческой природе может быть улучшено, или связано в одно целое, или осознано. Над анализом навис невидимый знак с надписью «рост» (или "трансформация"). С помощью этой оптимистической философии чувства мы платим дань неискренности чувствующей функции. Смутность идеи вполне устраивает неточность самой подавленной чувствующей функции (или подавленного мышления чувствующего типа), снабжая нас удобным и гармоничным представлением о том, что все, что ни случается, в конце концов приводит к добру, является частью нашего роста, частью процесса индивидуации.
Но мы знаем из опыта собственной жизни и из наблюдений за жизнью других, особенно тех, кто старше нас, что в области чувств имеются ужасные, неисправимые провалы. Это ненависть, с которой "следовало бы" давно покончить, мелочность и подлость, бездействие в критические моменты, перенос страстных желаний в старость, незалеченные раны, непризнанные предательства, постоянно творимая жестокость. Эллиот в ("Литтл Гиддинг" из "Четырех квартетов", London, 1944) описывает"…плоды, которыми под старость Ты сможешь увенчать свои труды".
"Один из них — …тиски переоценки
Всего, что ты содеял и кем был;
И запоздалый стыд за побужденья —
Ведь все, что ты вершил другим во благо,
Как выяснится — сделано во вред".
[Перевод С. Степанова
(Т. С. Эллиот, "Избранная поэзия",
Санкт-Петербург «Северо-Запад», 1994, стр. 96), ]
Хотя болезненные психопатологические чувства остаются с нами до конца жизни, у нас есть для них подходящее место — это дружба. В древности дружба рассматривалась как одно из прекраснейших достижений человека, как нечто редкое и припасенное на последнюю часть жизни. Дружба не может существовать под невидимым знаком трансформации; друзья предназначены не для того, чтобы совершенствовать друг друга, они принимают друг друга такими, какие они есть, со всеми их недостатками. Дружба предлагает чувству условия, в которых могут быть раскрыты и признаны постыдные подавленные чувства. Переживания прошлого и боль старых ран могут быть спокойно пережеваны. Даже анализ не предлагает патологическим чувствам такого теплого прибежища, как дружба.
Но и дружба остается на уровне личных чувств. А душа человека по-прежнему нуждается в обезличенном удовлетворении. До тех пор, пока наша культура не восстановит гармонию с главными архетипическими силами жизни — с ежедневными ритмами и временами года, пометами времени в биографии, с духом, присущим каждому месту, с предками, потомками, семьей и нацией, с историческими событиями и смертью, приняв условия Богов и Богинь, управляющих нашими судьбами, — наша чувствующая функция останется подавленной, даже патологической, в одном существенном отношении. Потому что она лишена светским миром, в котором нам суждено жить, ценностей архетипической реальности и связи с ней нашего существования.