Лёлишна из третьего подъезда
Шрифт:
В глазах злой девчонки появлялся злой блеск.
— Громче! — сипела она. — Веселее!
И бабушки, утерев друг другу слезы платками, продолжали, притопывая:
НамИ пили валерьяновые капли.
А Сусанна закрывала глаза и звала:
— Моя милая мамочка…
— Что, детка? — ещё из кухни испуганным голосом спрашивала мама и бежала на зов любимого ребёнка.
— Мне плохо, мамочка.
— Что тебе нужно, миленькая моя?
— Не знаю.
— Ну, скажи, золотце. Я всё для тебя сделаю.
— Не знаю.
— Ну, вспомни, золотце…
— Не знаю.
— Помяукай! — шёпотом подсказывали бабушки. — Помяукай!
— Мяу… — неуверенно начинала мама. — Нет, не могу!
— Как мне плохо… — сипела Сусанна, сквозь опущенные веки внимательно следя за мамой.
— Мяукай! — сквозь зубы приказывали бабушки.
— Мяу… — неуверенно начинала мама, и губы алой девчонки вытягивались в улыбочку. — Мяу! Мяу! — уже громче продолжала несчастная мама.
— А он пусть лает, — бабушки кивали на дверь в кухню, где спрятался папа.
Мама открывала дверь в кухню и грозным шёпотом произносила:
— Ребёнку, нашему ребёнку плохо, а ты ничего не хочешь сделать. Тебе трудно немного полаять?
— Но ведь это непедагогично, — шептал папа.
— А если ребёнок умрёт, это будет, по-твоему, педагогично? Лай! Мяу, мяу, деточка! Лай!
— Гав… гав… — покраснев от стыда и непедагогичности, тихо отвечал пала. — Гав… гав…
— Громче! Она не слышит!
— Гав! Гав! Гав!
— Мяу, мяу! Деточка, ты слышишь?
А деточка смеялась, крича радостно и хрипло:
— Ещё! Ещё! А где курочки? Где курочки?
— Здесь мы! — отвечали бабушки и начинали: — Куд-куда! Куд-куда!
— Мяу! Мяу!
— Гав! Гав!
(От злости я сломал уже несколько карандашей. Когда книгу будут печатать, попрошу, чтобы эти места напечатали разными шрифтами. Как карандаш сломается, так тут и сменят шрифт.)
— Ещё! Ещё! — приказывала Сусанна, хлопая в ладоши. — Теперь ты будешь собакой, он — кошкой, а вы — поросятами!
Наступала тишина.
Тишина наступала.
Взрослые смотрели друг на друга, словно спрашивая: «Неужели перенесём и это?»
И отвечали друг другу: «Не знаю».
Сусанна закрывала глаза и — хлоп на спину.
Первым не выдерживал папа, он кричал:
— Мяу! Мяу!
— Гав! Гав! — отвечала мама, а бабушки, обливаясь слезами и разливая валерьяновые капли, хрюкали.
И
А он — выпороть бы его хоть один раз! — лежал не двигаясь, всем своим видом говоря:
«И не стыдно вам? Не можете рассмешить больную! Разве так надо смешить? Докажите мне, что любите меня!»
— Ей опять плохо, — в страхе шептала мама и начинала: — Мяу! Гав! Гав! Мяу!
— Хрюмяу… — отзывался папа. — Хрюгав. Куд-хрю! Мяукуд!
А бабушки, совсем растерявшись, запевали:
Эй, моряк, ты слишком долго хрюкал, Я тебя успела куд-куда!— Спасибо, — заливаясь смехом, говорила наконец Сусанна. — Мне стало значительно легче. Дайте мне теперь поесть чего-нибудь вкусненького, сладенького-сладенького!
И не спорьте: необыкновенный ребёнок!
Приготовимся к следующему номеру!
А кто из вас брюки умеет гладить?
А пуговицы кто пришивать может?
В войну играете, носитесь как угорелые, «бах! бах!» кричите, а потом есть просите?
А вы по-настоящему поиграйте. Например, портянки выстирайте (или носки).
Да котелок сами вычистите (или тарелки вымойте).
А что? Как солдаты делают. У солдат домработниц нет, мамы, бабушки и жёны дома остались.
Солдат всё САМ УМЕЕТ делать.
Вот и поиграйте в таких солдат, в настоящих.
У них вот много той самой домашней работы, которую за вас дома мамы и бабушки делают.
Примерно так рассуждала Лёлишна, готовя ужин и слыша за окном крики мальчишек.
Дедушке она сварила манной каши, а себе нажарила картошки и сделала салат.
После пережитых волнений дедушка всё ещё не мог успокоиться и ел торопливо, часто поглядывая на дверь.
— Ты что? — спросила Лёлишна.
— Да так, — ответил дедушка, — стыдно сказать, но побаиваюсь.
— Чего? Кого?
— Кого-то. И чего-то. — Дедушка снова взглянул на дверь и извиняющимся тоном проговорил: — Пуганая ворона куста боится. После того как любимый ребёнок влетел сюда с воздуха, можно ожидать чего угодно.
— Ничего тебе не надо ожидать, — сказала Лёлишна. — Любимый ребёнок набил себе две шишки и сейчас со злости дрессирует родителей. И бабушек. Ещё дать каши?
— Дать. А кто-то всё равно придёт. И что-то случится. Вот увидишь. — И он шёпотом закончил: — Я предчувствую.
И раздался звонок, громкий, настойчивый, незнакомый.
— Это кто-нибудь из них, — прошептал дедушка, поспешно доедая кашу, — из тех, которые хотели меня положить в тюрьму или посадить в больницу.
— Главное, не бойся, — укоризненно сказала внучка. — Пока я с тобой рядом, некого тебе бояться и нечего. — И направилась к дверям.