Лена Сквоттер и парагон возмездия

Каганов Леонид Александрович

— В чем ты видишь политическую цензуру, бабушка? — уныло спросила я.

— В том, что у вас в России задушена свобода слова!

— В чем это проявляется, бабушка? — снова вздохнула я.

— Во всем! — Бабушка стукнула по рулю сухими ладошками. — Вся власть в России захвачена одной ********** группировкой, которая контролирует все средства массовой информации, телевидение, газеты, журналы и даже книги!

— Это тебе так рассказали в твоей эмигрантской газетке «Русская Германия»? — не выдержала я.

Бабушка зло покосилась на меня, ее губы побелели.

— А ты, Дашенька, тоже думаешь, у вас есть свобода слова? — спросила она угрожающе.

Даша кивнула.

— Вот как промывают вам мозг! — вздохнула

бабушка. — Как в Северной Корее! Они тоже строятся по утрам в шеренги и поют гимны о том, что живут в самой свободной стране! Скажи, Лена, ведь ты же работаешь в офисе, пишешь какие-то статьи для прессы, верно?

— Иногда.

— И цензуры, ты считаешь, у вас нет?

— Нет.

— И ты можешь свободно опубликовать любой материал и написать что угодно?

— Да.

— И это напечатают без купюр? — Бабушка сверкнула глазами.

— Да.

— Ага! — Бабушка торжествующе посмотрела на меня. Так почему же ты открыто не напишешь о том, что **** ******** * * * ************ ********* ********* ************ **** и что власть в стране захватила организованная непреступная группировка?

Я вздохнула.

— Зачем мне об этом писать, бабушка? Я не занимаюсь политикой. К тому же это неправда: ***** вовсе не ********, а цензура в России не ********* ********* ************. Кроме того, ***** и ******** вполне нормальные люди, это вы сделали из них какой-то жупел. Пойми бабушка, в России никто тебе не запретит крикнуть, что ******** — злобный *****, а ******** — **********. Вот ты можешь назвать вашего канцлера тупым недоноском?

— Могу! — гордо ответила бабушка.

— Ну назови, — потребовала я.

— Пожалуйста: наш канцлер Angela Merkel — тупой недоносок! Я могу выйти с плакатом, могу написать об этом в прессе, могу издать книгу!

— Сомневаюсь, — поморщилась я. — Но, допустим. Та вот, бабушка, у нас ровно то же самое. Я точно так же могу написать, что *вырезано цензурой*.

— Так напиши об этом! — воскликнула бабушка. — О чем еще писать, как не об этом? Пусть люди узнают!

— Да это и так все знают, — подала голос Даша. — Не новость.

Бабушка посмотрела в Дашины честные глаза и ничего не ответила. Я думаю, что мы бы с бабушкой поссорились и в этот приезд тоже. Но, к счастью, мне в голову пришла спасительная мысль.

— Бабушка! — позвала я. — Ответь-ка ты мне лучше на вопрос, который меня уже давно интересует. Допустим, существует такая штука, которая может исполнить любое желание. Что бы ты попросила?

— Здоровья, — спокойно откликнулась бабушка. — Только здоровья, больше нечего просить. Вы, девочки мои, к счастью, этого еще долго не поймете. А когда поймете, будет уже поздно. — Она улыбнулась и подмигнула нам очень по-свойски.

Часть 8

Аюрведа

Приморский проспект

Обратные билеты у нас были до Петербурга. Для Даши это стало новостью, и мне, по-моему, так и не удалось ей внятно объяснить, почему я так поступила. Дело в том, что в Петербурге нам предстояло побывать в двух местах: обследовать точку на Приморском проспекте, а также навестить бывшего папиного тренера. И то и другое казалось мне важным. Точка была последней оставшейся, и я надеялась, что найду там Nazi Ort или хотя бы его следы. С тренером же мне хотелось побеседовать хотя бы просто потому, что это был единственный человек, который смог бы мне рассказать о моем отце. Но в Москве у меня было совершенно неотложное дело, и мне требовалось там присутствовать завтра. Поэтому заезд в Питер я спланировала как пробный, чтобы вернуться сюда позже, уже точно зная зачем. Примерно так звучала версия в моем пересказе, хотя на самом деле главную роль здесь сыграл тот факт, что билеты Дортмунд-Москва были только в самый неудобный

аэропорт города, который я ненавидела, либо в бизнес-классе, и я пожалела нашу бухгалтерию.

Изложив Дарье Филипповне the situation, я добавила, что ей пора закрепить навыки самостоятельной работы, поэтому в одно из этих мест на разведку поедет она, в другое — на разведку я. Оставив багаж в Пулково, мы кинули жребий — у кого окажется длиннее ноготь на левом мизинце, тот поедет беседовать с тренером, у кого короче — отправится на Приморский проспект. Длиннее оказался у Дарьи, и я отправилась на Приморский проспект с некоторой радостью, потому что слегка побаивалась разговора с тренером об отце. Пусть Дарья вытянет из него информацию о поездках и интересах Кутузова, а я морально подготовлюсь к серьезной беседе, когда приеду в Питер специально для этого.

Петербург как город уникален. Он представляет собой олицетворение типичного российского интеллигента: молодой, но уже постаревший, помятый, обшарпанный, не нашедший своего места в жизни, не научившийся зарабатывать, спивающийся, но гордый и хранящий ряд претензий к окружающим. Мне представляется образ такого сорокалетнего сутулого хрена с залысинами, в сером плаще и треснутых очках. Он защитил когда-то кандидатскую по фонарям в творчестве Достоевского и до сих пор живет с мамой и тараканами в коммуналке, преподает на полставки историю царизма дебилам в судостроительных училищах, по весне репетиторствует с абитуриентами, стыдливо принимая мелкие купюры, и все надеется, что когда-нибудь шестеренки времени повернутся вспять, сменится власть, срочно понадобятся специалисты по фонарям Достоевского, в двери коммуналки постучат вежливые господа в пенсне и позовут возглавить министерство культуры. Окружающая реальность видится ему такой же скверной, как когда-то виделась Достоевскому, именно к ней он адресует все претензии. Ему бы сбрить клочковатую бородку, вымыться как следует в своем коммунальном тазу, прочесть пару книжек, окончить курсы бухгалтеров, вспомнить english и в итоге найти работу менеджером по логистике в крупной строительной фирме, поднимаясь год за годом к директорату. Но он считает, что ему не повезло с эпохой, властью, соседями, женщинами, общим упадком нравов и студентами, у которых морды юных уголовников, и они на днях сперли у него последний мобильник. Естественно, главный предмет возмущений и зависти — это богатый сосед, который покупает иномарку за иномаркой, строит безвкусные коттеджи с куполами, а сам напрочь лишен духовности, никогда не читал Достоевского, а диплом свой купил в переходе на лотке «все по десять рублей». А ведь на его месте мог быть он. Примерно так выглядит претензия Питера к Москве.

То место, куда я попала, меня сильно озадачило. За забором стояло величественное трехэтажное здание: квадратная коробка из мрачного красного кирпича, пышно отделанная золотом и веселой разноцветной лепниной — словно на каземат повесили индийскую слоновью сбрую. Там, где у обычных домов находится подъезд, у питерских, как известно, находится парадное. Здесь же парадное было немыслимо парадного объема и занимало почти весь фасад. Что-то неисправимо азиатское ощущалось в этом. Я вынула свой новый смартфончик и сделала пару снимков. По крайней мере, фотокамера в новой модели оказалась заметно лучше, чем в моем старом, это было приятно.

— Нравится? — раздался над ухом бархатный голос. — В это время года он необычайно красив.

Я обернулась. Передо мной стоял типичный питерец средних лет, одетый в дизайне здания — плащ на нем был строг и мрачен, но на руках искрились неуместно веселые браслеты, а голова оказалась тщательно выбрита и тоже сверкала. Таким же необычным выглядело и лицо — достаточно скуластое и тоже слегка напоминавшее мрачный каземат, на который повесили нечто, совершенно не вяжущееся с общим дизайном: искреннюю улыбку.