Ленин в Цюрихе
Шрифт:
— Но — согласится ли Платтен вести эти переговоры? Ехать?
— А больше — некому. Значит, согласится.
— А если — Мюнценберг? Потвёрже.
— Вилли? Да ведь он считается немецкий дезертир. Как же ему — с послом? И как через Германию?
— Всё-таки... — постукивал Радек черенком между зубами, — всё-таки, Платтен — партийный секретарь, а какая-то поездка с эмигрантами? А тут начнёт мучиться, не будет ли вреда его Швейцарии?..
— А что — Швейцарии? Ей
Нет, Ленин тут не сомневался. Перед Гриммом
Платтен заминался, да, отступал, но в главном — пойдёт, раз увидит аргументы. Он — человек рабочий, пролетарская кость. О переговорах же с Парвусом он не знает и никогда не узнает.
А Радеку о Парвусе хоть рассказывай, не рассказывай — всё понимает сам. Радек даже неприлично преклонён перед Парвусом: в бернских кабачках, по интернациональному долгу, как бы ни обязан был его поносить — за отчаянный шаг к шовинистам, за богатство, за тёмные сделки, за нечестность, за дамские истории, — а сам со ртом разинутым, с набившейся пеной в углу губ, видно: ах, и молодец! ах, мне бы так!..
— Про Скларца я ему сказал: восьмигрошовый парень немецкого правительства, я его выгнал! Про Гримма скажу: что-то подозрительное, тормозит отъезд, какие-то гешефты в свою пользу. А мы — больше ждать не можем, революция зовёт! По-пролетарски, открыто, без всяких тайностей — возьмём и обратимся в германское посольство! Возьмётся! — уверен был Ленин.
Вот как научить его с Ромбергом говорить? Ведь это ж совсем новый текст. Мол, в России дела принимают опасный для мира оборот. Надо вырвать Россию у англо-французских поджигателей войны. Мы конечно приложим ответное усилия к освобождению немецких военнопленных (лови нас потом!..). Но мы должны быть застрахованы от компрометации и гарантированы, что не будет придирок в пути... Готовы ехать в запертых и даже в зашторенных купе. Но должны быть уверены, что вагон не остановят...
Ленин захватил пространство комнаты и носился по косой — три шага, три шага, три — одну руку за спину, а другой размахивая, — а Радек записывал, пустой трубкой придерживая лист.
С Радеком внакладку находки: для такого шага еще неплохо бы нам собрать оправдательных подписей от западных социалистов... Социалистов — да, но и еще бы каких-нибудь безупречных людей... Где же таких найти?..
— Ну, например, Ромена Роллана?
Головасто придумано, хорошо!
Так пора и крючок закинуть. Через кого бы закинуть под Роллана?
С приходом Радека облегчились невместимые прожигающие вихри в голове: есть мыслям исход, можно высказать и услышать ответ. Вот... Если начинать демонстративные новые переговоры через Платтена, то ведь надо так же демонстративно порвать с Гриммом?
Да просто — звонко порвать!
— Да чтоб всю вину на него же и свалить!
— Да чтоб и за старое ему наложить, мерзавцу! Пусть попомнит, как отложил швейцарский съезд!
А для этого надо: во-первых, опубликовать все доверительные сведения о его скрытых переговорах!
Эт-то очень всегда ударяет: внезапная
То есть, просто вот сейчас, немедленно, подготовить такую публикацию!
— ...И расставить нужные акценты!
— ...И завтра же опубликовать!
Ну, с Радеком и самая напряжённая работа превращается в весёлую игру! За что он особенно Радека любил — за хорошую пристрастность!
Уже сидели и писали: Радек писал, теребя пустую трубку в зубах, в коридор выйти некогда, иногда смеясь и даже подпрыгивая от выражений, — а Ленин сидел сбоку и советовал.
Единственный такой был Радек человек, кому, сидя рядом, Ленин вполне мог передать перо и только посмеиваться. Лучше радекова пера никогда не было во всей большевистской партии. Богданов, Луначарский, Бухарин — все писали слабей.
— Тут важно, что еще получится: что имено Швейцария все эти переговоры ведёт и нас выталкивает. А вовсе не мы!
Ах, умный, понимающий, золото!
— Завтра же и опубликуем — у Нобса или...
— Завтра — воскресенье. А вот что! — запрыгали, запрыгали искры за радековскими очками: — Завтра воскресенье, так-пошлём сейчас же, немедленно — Гримму телеграмму! В субботу вечером, немедленно, сейчас! — Усмехался и подпрыгивал Радек, к:ак будто его со стула кололо.
И Ленин подпрыгивал от удовольствия.
И говорили, говорили вперебой, поправляли, и Ра- дек тут же записывал:
...Наша партия решила... безоговорочно принять... предложение о проезде через Германию... и тотчас же организовать эту поездку... Мы абсолютно не можем отвечать... за дальнейшее промедление... решительно протестуем... и едем одни!..
— Та-ак! — почесал Ра дек за ухом, — закатаем ему в листовой шоколад:
...Убедительно просим немедленно договориться...
— Завтра, в швейцарское воскресенье, договориться!.. Да! еще завтра по-западному первое апреля!
— Первое апреля?!! — давно так не смеялся Ленин, всё напряжение последних недель выбивалось из его груди сильными, жёсткими, освобождающими толчками. — Вот получит бонбоньерку, центристская сволочь!
...Договориться... и, если возможно, завтра же...
— Когда вся Швейцария дрыхнет!
...Сообщить нам решение!.. С благодарностью...
Как на шахматной доске, уже сделав задуманный
ход, еще больше видишь успеха и возможностей, чем рассчитывал перед тем. Но эту усмешку — с 1-м апреля и с воскресным заданием товарищу Гримму — придумал Радек-весельчак!
— А если за воскресенье он не сделает — так в понедельник мы свободны действовать сами!
— Ну, во вторник...
Да что! да еще лучше придумал Радек:
— Владимир Ильич! А — Мартову? А Мартову мы тем более обязаны написать, он же инициатор плана\? — душился Радек от смеха.