Ленин. Человек, который изменил все
Шрифт:
Нашему герою не было и 25 лет, но Потресову он показался гораздо старше своих лет: «Он был молод – только по паспорту. На глаз же ему можно было дать никак не меньше сорока – тридцати пяти лет. Поблекшее лицо, лысина во всю голову, оставлявшая лишь скудную растительность на висках, редкая рыжеватая бородка, хитро и немного исподлобья прищуренно поглядывающие на собеседника глаза, немолодой, сиплый голос… У молодого Ленина на моей памяти не было молодости… Мы не раз шутили, что Ленин даже ребенком был, вероятно, такой же “лысый” и “старый”, каким он нам представлялся
На этом собрании на Охте речь шла о книгах Струве «Критические заметки» и Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю». Потресов вспоминал: «Ленин, вскользь чрезвычайно хвалебно отозвавшись о книге Плеханова – Бельтова, с той же большой энергией, со всей ему свойственной ударностью, направил свою критику против Струве» 143. Пикантность происходившему придавало присутствие при сем самого Струве, который припоминал: «Прочтя краткое резюме своей статьи упомянутой группе лиц, Ленин прочел ее целиком мне одному у меня в комнате на Литейном»144.
Впечатление Потресова: «Большая сила, но в то же время и что-то однобокое, однотонно-упрощенное и упрощающее сложности жизни… И тогда же в разговоре о нем произнесено было слово – сектант. Да, сектант! Но сектант, прошедший серьезную сектантскую выучку! Сектант-марксист!.. И не суждено ли марксизму в конечном счете победить сектантство – победить особенно в человеке, в котором чувствуется такая внутренняя сила, такая незаурядная логика, такая выдающаяся подготовка?»145. Потресов надежды не терял.
Действительно, Ульянов выделялся из общей марксистской среды. У него была идея фикс. Революция. Петр Павлович Маслов, позднее ставший меньшевиком и советским академиком, утверждал: «Когда в 1895 году в Петербурге я встретил ВИ в литературном кружке марксистов и заговорил о чем-то с П. Б. Струве по поводу революционных вопросов и дел, он меня сразу прервал:
– Об этих делах нужно говорить с ВИ».
Его идеологический и этический багаж, утверждал Маслов, был прост:
«– Что есть истина?
– То, что ведет к революции.
– Что нравственно?
– То, что ведет к революции.
– Кто друг?
– Тот, кто ведет к революции.
– Кто враг?
– Тот, кто ей мешает.
– Что является целью жизни?
– Революция.
– Что выгодно?
– То, что ведет к революции»146.
Кржижановский подтверждал, что уже тогда в Ленине проснулся «грозный полемист, гневно ниспровергающий все то и всех тех, кто становится на путях пробуждения самостоятельной революционной пролетарской мысли»147. В этом идейном багаже не находилось места для такого понятия, как человеческое счастье.
В апреле 1895 года в петербургской типографии вышел сборник «Материалы к характеристике нашего хозяйственного развития», под обложкой которого ужились две статьи Плеханова и по одной – Ульянова (под псевдонимом К. Тулин), Струве, Потресова, Скворцова и других. Это был первый опыт симбиоза эмигрантского, легального и
Вскоре у Ульянова появилась возможность приобрести личный опыт подобного симбиоза: ему наконец удалось обзавестись заграничным паспортом.
Он поспешил отправиться за границу, пообщаться с марксистским зарубежьем, а заодно поправить здоровье. Заботливая Мария Ильинична замечала, что в Петербурге ее брат «впервые был лишен семейных удобств: пришлось жить в комнатах, питаться в столовках. Сказалась на его здоровье и нервная работа революционера. Он нажил себе скоро катар желудка, от которого не скоро мог избавиться»148. 2 (14) мая 1895 года Владимир сообщал матери из Зальцбурга: «По “загранице” путешествую уже вторые сутки и упражняюсь в языке: я оказался совсем швах, понимаю немцев с величайшим трудом, лучше сказать, не понимаю вовсе… Несмотря на такое позорное фиаско, духом не падаю и довольно усердно коверкаю немецкий язык». 8 (20) мая двинулся в Швейцарию, «начались Альпы, пошли озера, так что нельзя было оторваться от окна вагона»149.
Но это для мамы и для заинтересованных читателей из Департамента полиции. Ульянов, естественно, ничего не писал о не менее важной цели поездки в Швейцарию – познакомиться с лидерами «Освобождения труда». Первым среди них по праву считался Плеханов, сын отставного штабс-капитана, выпускник юнкерского училища и Горного института в Петербурге. Ему было уже под сорок. «Совсем европеец, культурный, образованный серьезный марксист несколько академического типа»150, – вспоминала неоднократно встречавшаяся с ним поэтесса Зинаида Гиппиус.
В Лозанне через родственников Классона Ульянов раздобыл адрес Плеханова и направился к нему в Женеву. Свидетелем их первой встречи был Евгений Игнатьевич Спонти, отметивший, что Ульянов «был очень сдержан, держал себя с большим достоинством… говорил мало, вернее, ничего, кроме необходимых в общем разговоре реплик». Очевидно, что довлел моральный авторитет предводителя русских марксистов. Владимир подарил Плеханову своих «Друзей народа», тот «бегло посмотрел брошюру и заметил: «Да, это, кажется, серьезная работа»151.
Плеханов произвел на молодого человека исключительно сильное впечатление, тот ощутил нечто сродни «юношеской влюбленности». Ленин напишет, что тогда и он, и его приятели «были влюблены в Плеханова»152. Со стороны Плеханова чувствовался некоторый холодок. В этом пока не было ничего личного, Плеханов всегда держал дистанцию, особенно когда имел дело с досаждавшей ему молодежью из России. Большевики и люди к ним близкие единодушно будут инкриминировать Плеханову то, что можно объединить словом «барство». Горький, сам человек талантливый и тщеславный, характеризовал его: «Талантливейший литератор, основоположник партии, он вызывал у меня глубокое почтение, но не симпатию. Слишком много было в нем “аристократизма”»153.