Ленин. Человек — мыслитель — революционер
Шрифт:
ТОВАРИЩ
Умер Ленин. Мы уже никогда не увидим этого громадного лба, этой чудесной головы, из которой во все стороны излучалась революционная энергия, этих живых. пронизывающих, внимательных глаз, этих твердых, властных рук, всей этой крепкой, литой фигуры, которая стояла на рубеже двух эпох в развитии человечества. Точно разрушилась центральная станция пролетарского ума, воли, чувства, которые невидимыми токами переливались по миллионам проводов во все концы нашей планеты, где бьются сердца рабочих, где куется сознание великого класса, где точится оружие его освободительной борьбы.
Милый! Незабываемый! Великий!
Товарищ Ленин был и останется в веках единственным и неповторяемым.
Природа и история завязали в нем замечательный узел громадного ума, нечеловеческой воли, личного мужества и той редкой человечности, которая свойственна только избранникам. И эти комбинированные силы
Тов. Ленин был прежде всего вождем, таким вождем, какими история дарит человечество раз в сотни лет, по именам которых потом отсчитывают эпохи. Он был величайшим организатором масс. Точно великан шел он впереди людского потока, направляя его движение, из бесчисленных человеческих единиц строя дисциплинированную армию труда, бросая ее в бой, круша противника, обуздывая стихию, освещал прожектором своего мощного ума и прямые пути, и темные обходные закоулки, по которым приходится звучать мерной поступи черных рабочих рядов с мятежными красными знаменами.
Что делало Ленина таким гениальным выразителем миллионов?
Это прежде всего его необычайная чуткость к запросам масс. Точно было у Ленина какое-то неведомое шестое чувство, которое позволяло ему чутким ухом прислушиваться, как растет под землею трава, как бегут и журчат подземные ручейки, какие думы, какие мысли бродят в головах бесчисленных тружеников земли. Он, как никто, умел слушать. Он терпеливо и внимательно слушал солдата старой армии, крестьянина из далекой окраины, рабочего-металлиста. По случайному разговору с деревенской старухой он угадывал биение пульса в крестьянстве. По записке рабочего на митинге он, мудрец нашей партии, видел и чувствовал, какими путями бегут мысли рабочего класса. Из каждого человека он каким-то, только ему свойственным, способом точно вытягивал тысячи нитей, весь клубок социальных связей, сложных сплетений и узлов, — и перед его глазами была картина жизни миллионов, картина классовых отношений во всей необъятной стране. Ленин имел особый дар говорить с людьми, подходить к людям настолько близко, настолько интимно, что они шли к нему навстречу со всеми своими сомнениями, нуждами, запросами. С каждым Ленин находил общий язык. Ненавидя всеми силами своей могучей души противников рабочего класса, порывая с ними резко, решительно, бесповоротно, Ленин умел убеждать, терпеливо разъяснять сомнения «своих» людей борющегося труда. Оттого Ленин пользовался таким исключительным обаянием. Он очаровывал людей. Они шли к нему не как к начальнику, хотя бы и пролетарской армии, а как к лучшему другу, товарищу, вернейшему, мудрейшему, опытнейшему советчику. И он сплачивал людей вокруг себя таким цементом, которого размыть не была в состоянии никакая сила.
Вряд ли можно найти в истории такого другого вождя, который был бы так любим своими ближайшими соратниками. У всех у них было к Ленину какое-то особое чувство. Они его именно любили. Не просто ценили его мощный головной аппарат и его железную руку. Нет. Он привязывал людей пучками интимных ниточек, он был свой, близкий, родной. Он был в полном смысле товарищ, — великое слово, которому принадлежит будущее. Такими будут когда-нибудь отношения между всеми людьми…
Эта величайшая простота была у Ленина основной чертой его политики.
Это не простота наивных людей. Это именно простота гения. Он находил простые слова, простые лозунги, простые решения самых сложных задач. Ничто не было так чуждо Ленину, как «выкрутасы», поза, умничанье. Он ненавидел все это, издевался над этим проклятым наследством старого, которое еще тяготеет над нами. Он знал цену делу и был бешеным противником всякой пустопорожней шумихи.
И вместе с тем Ленин властно вел всю партию, а через нее всех трудящихся. Он был диктатором в лучшем смысле этого слова. Впитывая в себя точно губка все токи жизни, перерабатывая в своей изумительной умственной лаборатории опыт сотен и тысяч людей, он в тоже время мужественной рукой вел за собой как власть имеющий, как авторитет, как могучий вождь. Он никогда не подлаживался к отсталости, он никогда пассивно не «регистрировал» событий. Он мог идти против течения со всей силой своего бешеного темперамента. Таким и должен быть настоящий массовый вождь.
Товарищ Ленин ушел от нас навсегда. Ушел навеки. Перенесем же всю свою любовь к нему на его родное дитя, на его наследника — на нашу партию. Пусть будет она жива его духом, его умом, его волей, его беззаветным мужеством, его преданностью рабочему классу. Будем все вместе так же внимательно прислушиваться к массам, как это умел делать Ленин — наш общий вождь, наш мудрый учитель, наш милый, наш бесценный товарищ.
У великой могилы. М, 1924 С. 25–28
В.
ПАМЯТИ П. А. КРОПОТКИНА
После Февральской революции, 12 июня 1917 г., П. А. Кропоткин вернулся из Англии в Россию, в Петроград, где хотел поселиться. Однако вскоре он отказался от этой мысли и переехал на жительство в Москву.
Однажды — это было в 1918 г. — ко мне на прием в Управление делами Совета Народных Комиссаров пришел кто-то из семьи Петра Алексеевича Кропоткина— кажется, его дочь со своим мужем — и рассказал о тех мытарствах, которым он подвергается в связи с его устройством в Москве. Было ясно, что это сплошное недоразумение и что, конечно, Петр Алексеевич как ветеран революции имел полное право и в это бурное революционное время на получение постоянной жилплощади. Вот тут-то и возобновилось мое старое знакомство с П. А. Кропоткиным.
Я сейчас же сообщил обо всем Владимиру Ильичу, и он распорядился немедленно выдать на имя Петра Алексеевича охранную грамоту на квартиру, что я немедленно и сделал. В скором времени я съездил к нему, чтобы узнать о его жизни, и наша встреча была очень радушной и хорошей. Петр Алексеевич жил в высшей степени скромно; в его комнате было много книг, и вся обстановка говорила о том, что он усиленно занимается литературными трудами.
В первое же свидание он высказал мне свое отношение к Октябрьской революции. Большевистская революция застала его уже в весьма преклонном возрасте, а, по его мнению, деятельное участие в революции могут принимать люди до 40 лет. Когда я возразил ему, что вся подпольная, опытная в революционных делах часть нашей партии, была старше по возрасту, то он сказал: «Для России — это так. Тут у нас в пятьдесят и более лет сохранились прекрасные революционеры. Вот мой возраст— другое дело…» Однако события нашей сложной жизни он принимал близко к сердцу и искренне болел душой за судьбу великого пролетарского движения, когда Советскую Россию окружили белогвардейские и антисоветские враги. Он говорил мне: «Во всей деятельности современных революционных политических партий надо помнить, что октябрьское движение пролетариата, закончившееся революцией, доказало всем, что социальная революция возможна. И это мировое завоевание надо изо всех сил беречь, поступаясь во многом другом. Партия большевиков хорошо сделала, что взяла старое истинно пролетарское название: коммунистической партии. Если она и не добьется всего, что хотела бы, то она осветит путь цивилизованным странам по крайней мере на столетие. Ее идеи будут постепенно восприниматься народами так же, как воспринимались миром идеи Великой французской революции в XIX в. И в этом колоссальная заслуга Октябрьской революции». Необходимо отметить, что летом 1920 г., как сообщает Н. К. Лебедев (Лебедев Н. К. Музей П. А. Кропоткина. М.; Л., 1928.), Петра Алексеевича посетила английская рабочая делегация. Кропоткин послал с делегатами большое письмо, адресованное «западноевропейским рабочим». В этом письме он писал, что «трудящиеся европейских стран и их друзья из других классов должны прежде всего заставить свои правительства отказаться от мысли о вооруженном вмешательстве в дела России, как открытом, так и замаскированном, в форме ли вооруженной помощи, или в виде субсидии разным державам, а затем и возобновить сношения с Россией» (Там же. С.47.).
Конечно, как убежденный анархист Петр Алексеевич не признавал формы нашего Советского государства. Он вообще был против партий и против государства. Но когда с ним приходилось говорить не о теориях, а о практике, то он понимал, что без государственной власти нельзя было бы закрепить достижения революции. При первом же нашем свидании Петр Алексеевич спросил меня:
«Мне сказали, что Владимир Ильич написал прекрасную книгу о государстве, которую я еще не видел и не читал и в которой он ставит прогноз, что государство и государственная власть в конце концов отомрут. Владимир Ильич одним этим смелым раскрытием учения Маркса заслуживает самого глубокого уважения и внимания, и всемирный пролетариат никогда этого не забудет. Я рассматриваю Октябрьскую революцию как попытку довести до своего логического завершения предыдущую Февральскую революцию с переходом к коммунизму и федерализму».
В Москве в 1918 г. жить было трудно. Петр Алексеевич согласился на предложение своего знакомого Олсуфьева переехать в его дом, в г. Дмитров, и поселиться там. Весной 1918 г. Петр Алексеевич переехал вместе с семьей к Олсуфьеву в четыре комнаты и там расположился. Из Дмитрова он иногда наезжал в Москву, и в эти его приезды я всегда с ним видался; кроме того, он присылал Владимиру Ильичу и мне письма по различным вопросам. Постоянно прихварывая и недомогая, Петр Алексеевич старался все-таки принимать участие в местной общественной жизни. Он выступал на учительском съезде, участвовал на съезде кооператоров и горячо поддерживал идею устройства краевого музея.