Ленин. Человек — мыслитель — революционер

Воспоминания и суждения современников

1) были до Февральской революции 1917 г. большевиками 25 проц. общего числа; 2) были членами других политических партий 28 проц. общего числа — главным образом, меньшевиками (на две трети); 3) приняли участие в политической жизни вступлением в партию только после Февральской 1917 г. революции 47 проц. — притом наибольшая часть из них даже только после создания Советской власти.

Пестрота политического происхождения активной партийной верхушки, тех пяти тысяч человек, каких пролетариат поставил во главе всех своих органов, — эта пестрота усложняла «государственно-воспитательную» задачу Вл. Ильича довольно существенно. Старая (дореволюционная, подпольная) большевистская партия, побеждая, впитала в себя действительно имевшие корни в пролетариате живые элементы других дореволюционных, подпольных партий.

Отчасти задача вести курс на органическое слияние всех этих элементов, жизненно необходимый при такой структуре партийного скелета, облегчалась, правда, наличностью общих революционных традиций; по «Итогам партработы» бывшие меньшевики и др. влились в партию еще до Октябрьской революции (преимущественно в трудные для партии «послеиюльские дни»). Но все же наличность такой пестроты политического

происхождения надо взвесить, чтобы оценить то мастерство, с каким Вл. Ильич столь разнородный материал, как, например, старых подпольщиков и новых в революции людей, вообще приобщившихся к политической жизни лишь после революции, — умел превращать в один цемент для скрепления здания нового государственного строительства.

Это требовало тонкой, «филигранной» работы прямо индивидуального характера. У нас много иногда удивлялись, как это такую массу времени и сил, иногда большую часть дня, Вл. Ильич отдавал бесчисленным мелким текущим будничным делам. Вермишель законодательная и вермишель практическая действительно не сходили у него с политического стола. Но именно таким путем, в личном общении с сотнями и тысячами индивидуально проходивших пред ним при этом товарищей, Вл. Ильич выковывал из наличного партийного авангарда необходимый рабочему классу людской материал для государственного строительства.

Каждый являвшийся к нему, таким образом, со своим отдельным, часто маленьким «вермишельным» вопросом уходил обогащенный уменьем подходить к делу. Несколькими фразами он сразу научал человека находить сложность в простоте и простоту в сложности. Научал подходить к факту с жизненной правдой, то есть в основных «узлах» его связи с другими явлениями и без «растеканья мыслью по древу», из-за мелочей не замечающего главное и в самой мелочи не выделяющего типичное. Трезвость без увлечений и беспринципности, холодная голова с горячим сердцем за ней, вкладыванье в дело пламенной страсти самым характером работы без всякой «внешности», учет социальных корней всякого дела («идиот, кто верит на слово»), искоренение узости и однобокости в подходе и дилетантской и ведомственной («спецовской»), — словом, человек уходил от него, на примере своего маленького дела начиная понимать искусство маневра—этот метод и ключ к управлению государством в наших условиях при наличности твердого принципиального стержня и критерия.

Человек внутренне рос общением с ним — рос именно для работы, необычайно усложненной тем обстоятельством, что диктатуру пролетариата приходилось осуществлять в стране с мелкобуржуазным большинством населения на основе согласия с последним. Между тем дореволюционная история приучила нас преимущественно к «прямым» и отнюдь не «маневренным» действиям. При таких условиях задача соответственного «государственного перевоспитания» партийного авангарда была обязательным условием сохранения пролетарской диктатуры и осуществления в дальнейшем всех связанных с нею задач.

Ленин занимался, много занимался «мелочами», потому что только таким путем он и мог индивидуально обрабатывать и перерабатывать каждого соответственного работника, на его собственном деле уча его искусству управления. Он не хуже других понимал, что эта «вермишель» отнимает, подтачивает его силы, но он прекрасно понимал и громадное историческое значение работы по созданию таким путем необходимого для удержания пролетарской власти людского государственного кадра.

Вот почему Ленин занимался «мелочами», вот почему отдавал на них столько сил, вот почему на советы бросить «вермишель» отвечал только той милой лукавой усмешкой, какую не забудет никто, кто хоть раз ее видал.

У великой могили. М., 1924. С. 156–151

М. Н.ПОКРОВСКИЙ

ЛЕНИН КАК ТИП РЕВОЛЮЦИОННОГО ВОЖДЯ

(Из лекции на курсах секретарей укомов)

Товарищи!..

…Я думаю, что я вам нового ничего не сумею рассказать по этому поводу. Я хочу остановиться на двух вопросах, которых, по-моему, не касались до сих пор ни в статьях, ни в речах, хотя прочесть все статьи, появившиеся о Вл. Ильиче за последнее время, — задача абсолютно неразрешимая. Не исключено, что, может быть, были статьи и на ту тему, о которой я хочу говорить. А затем, хотя тов. Зиновьев очень неодобрительно отозвался о стремлении провести некоторые исторические параллели (тов. Зиновьев сказал в своей речи на съезде Советов, что «буржуазные писаки» подыскивают Ленину параллели в прошлом), по-моему, эти параллели все же интересны, потому что они рельефнее обрисовывают перед нами личность и значение Ильича. Так что и на этих параллелях позвольте остановиться. А говорить вообще о значении Ильича такому собранию, как ваше, совершенно не приходится. Старые партийные товарищи, вы великолепно знаете, какое значение имел Ленин в истории нашей партии.

Первый из вопросов, которых я хотел бы коснуться, звучит так: что именно сделало Ленина вождем? Мы, марксисты, не можем рассматривать личность, как творца истории. Для нас личность есть тот аппарат, через который история действует. Может быть, когда-нибудь эти аппараты будут создаваться искусственно, как мы теперь строим искусственно электрические аккумуляторы. Но пока этого нет. Пока эти аппараты, через которые действует история, эти аккумуляторы общественного процесса рождаются стихийно. И вот какие качества делают человека пригодным для роли вождя? На Ленине и на некоторых параллелях Ленина с другими политическими деятелями это, по-моему, вырисовывается с чрезвычайной яркостью.

Мне кажется, что основным качеством Ильича теперь, когда оглядываешься на прошлое, является его колоссальное политическое мужество. Политическое мужество, это не то что обычная храбрость. Среди революционеров масса храбрых людей, которые не боятся ни виселицы, ни веревки, ни каторги. Но эти люди боятся взять на свою ответственность большие политические решения. Характерная черта Ильича заключалась в том,

что он не боялся брать на свою ответственность политические решения какого угодно размера. Он не отступал в этом отношении ни перед каким риском, брал на свою ответственность шаги, от которых зависела участь не только его личности, не только его партии, но всей страны и до некоторой степени мировой революции. Это было до такой степени необыкновенное явление, что Ильич всегда все свои выступления начинал с очень маленькой кучкой, потому что находилось очень немного столь же дерзких людей, которые осмеливались за ним идти. Я вам напомню историю проповеди вооруженного восстания в 1904–1905 годах. Эта картина нам кажется сейчас грандиозной, когда мы знаем дальнейшее, но современным обывателям она казалась смешной. Человек в разорванном пиджаке, сидя в г. Женеве, объявил войну не на жизнь, а на смерть — кому? — российскому самодержавию, управляющему 120-миллионною страною, с сотнями тысяч шпиков и миллионом штыков. Он бросил этот вызов. Я помню, как к этому относилась буржуазная профессура. Там слово «товарищ» произносилось не иначе как с усмешкой. Это явный дурак. Человек, который идет за Лениным, — это один из тех дураков, которые думают, что в России можно устроить вооруженное восстание. Ленин не убоялся этих насмешек и вообще не убоялся грандиозности этой задачи, не убоялся и того, что это значило звать к пролитию крови и что кровь будет пролита. Несмотря на то что первая попытка не удалась, Ильич не пал духом. Много было людей, которые после декабря 1905 года впадали в истерику и говорили, что теперь Ленину ничего не осталось, как пустить себе пулю в лоб, — но он не пустил себе пулю в лоб. Первое не удалось — удастся второе, третье. Февраль 1917 года оправдал эту тактику Ленина, тактику призыва к вооруженному восстанию.

Это одна сторона. Но у него было политическое мужество и в другую сторону. Первая революция не удалась. Начался отлив. Начались споры о том, находимся ли мы перед маленькой паузой революции — точка зрения подавляющего большинства революционеров — или же перед длительным антрактом, когда нужно расположиться по-иному, снять с себя грим, революционные костюмы и перегримироваться по-новому? Ильич не сразу решил в пользу антракта, но после приблизительно годичных размышлений он пришел к заключению — не пауза, а длительный антракт. Надо перестраиваться по-мирному. И вот человек, который призывал к вооруженному восстанию, начинает призывать к чтению газеты «Россия», где печатались стенографические отчеты о заседаниях Государственной думы *. Какой град насмешек вызвало это на Ленина — на этот раз не из буржуазной, а из нашей среды! Кто над ним не издевался, кто не вешал на него собак? Человек размагнитился, в нем ничего от революционера не осталось. Надо отозвать фракцию, ликвидировать думскую фракцию, надо призывать немедленно к вооруженному восстанию. Я не буду называть имен, но я не могу забыть, как один товарищ, теперь с честью работающий в одной из союзных республик, выступал среди парижской эмиграции с речью о немедленном вооруженном восстании. По его мнению, для восстания все элементы налицо. Правда, матушка-революция немного прилегла отдохнуть, но она сейчас же встанет и опять все начнет полыхать, как прежде. Я не стану скрывать, что и я был из тех, которые так думали. Я зашел к Ильичу и имел с ним длительный разговор, часа два, — может быть, самый длительный из всех моих разговоров с ним. Я ему доказывал, что тот курс, который он берет, прямехонько ведет в болото реформизма и ревизионизма, что он толкает русских рабочих от революции к бернштейнианству. Ильич мне ответил, что русская история совершенно гарантировала русского рабочего от такого поворота. У нас, говорил он, классовые противоречия так остры, что можно не беспокоиться о том, что русский рабочий пойдет за реформистами. Он в то же самое время защищал легальную печать и думскую фракцию. Думу мы используем, говорил он. Я с ним не согласился и ушел в группу «Вперед», хотя не разделял взгляда названного мною товарища, что сейчас нужно делать вооруженное восстание, — но я думал, что пройдет 3–4 года, опять наступит революционная ситуация. Я имел в виду тогда уже ясно обрисовывавшуюся в перспективе войну, которая должна была выбить рабочее движение из «мирной колеи». Стоит ли перестраивать всю партию, стоит ли производить, выражаясь словами тов. Бухарина, грандиозную бузу, раскол партии, для того чтобы перестроиться на 3–4 года? Это операция, которая не окупит издержек. Что же оказалось? Фракция была использована именно во время войны чрезвычайно удачно. Легальная печать еще лучше была использована. Вы знаете, что «Правда» из Питера явилась инициатором забастовок в Харькове. Харьковские печатники забастовали после статей «Правды» о забастовке в других производствах в Харьковской губернии. В Харькове на месте они не могли связаться. Всякая организация была задушена. Из Питера «Правда» могла дирижировать, и очень удачно. Таким образом, и думская фракция, и газеты легальные были использованы наилучшим образом и, несомненно, сыграли огромную роль в том пролетарском движении, которое началось после Лены и закончилось, летом 1914 года, чем-то действительно напоминавшим революцию. Если бы не было легальной печати и думской фракции, ничего этого не было бы достигнуто. Подпольные кружки этого добиться не смогли бы. Но он отнюдь не переоценивал «возможностей». В газетах мелькнуло воспоминание о том, как Ильич давал инструкции думской фракции, как он разговаривал с тов. Бадаевым. Бадаев пришел к Ильичу от думской фракции с вопросом, как ему говорить по поводу какого-то довольно сложного кадетского проекта. Ильич расхохотался и сказал (приблизительно): «Чего тебе слушаться, просто выйди на трибуну и обругай буржуев. Затем тебя и послали в Думу, чтобы там был слышен голос рабочего, а это ты предоставь литераторской группе при фракции, она все это разработает, а сам над этим головы не ломай. Это совершенно ненужно». Ильич правильно оценивал роль фракции. Он оценивал ее как известного рода рупор, через который рабочий класс мог говорить. Без этого рупора обойтись было нельзя. Но для того, чтобы сделать этот поворот к «думизму», Ильичу нужно было исключительное политическое мужество. Больше, чем для того, чтобы призвать к вооруженному восстанию. Его меньшевиком в глаза называли. Ему говорили: какая же теперь разница между вами и Мартовым? Разница, однако, как вы знаете, была…