Ленин
Шрифт:
Опыт научил его, как следует выступать! Начал он с похвал гениального плана социализации сельского хозяйства и с констатации возможности его постепенной реализации. Он развил свой план с профессиональной точки зрения.
Слушали его внимательно, и проект, как обычно, был принят единогласно.
Вернувшись с братом домой, Петр бегал по комнате и с бешенством кричал:
— Глупые, жестокие чудовища! Ничего удивительного, что их обманули?! Они слушали меня затаив дыхание, ревели от восхищения и хлопали в ладоши! А ведь я хотел доказать, что все планы социализации сельского хозяйства являются мечтами идиотов! Для начала — нет никакой надежды на постройку запроектированной мною фабрики, а если бы ее даже построили,
— Да! Да! — кивал головой Георгий. — Ничего из твоего проекта не выйдет, кроме крика и похвальбы комиссаров, но и казна от этого не пострадает. Случалось и по-другому! Помнишь моего коллегу, химика Стукова? Недавно я прочитал в газетах, что комиссары требуют от Швеции его выдачи, потому что он успешно сбежал к скандинавам.
— А что это Стуков натворил? — со смехом спросил Петр.
— О, это ловкая бестия! — ответил брат. — Знаешь, в Сибири правит «сибирский Ленин» — Смирнов. Говорят, страшно амбициозный, но глупый и тупой тип. Он хочет затмить Ленина. Отозвался извечный сепаратизм Сибири, презирающей «Россию»! Так вот, Стуков поехал к Смирнову с проектом сказочного химического завода, исходя из правильного в общем-то предположения, что если есть в достаточном количестве уголь и дерево, почему не может быть химической промышленности? Смирнов отвалил ему на приобретение машин пять миллионов рублей. Стуков уехал, и никто его больше не видел. Ни Стукова, ни машин, ни миллионов!
Братья долго смеялись.
— Свинья, ой свинья этот твой Стуков, но ловкий, ничего не скажешь! — воскликнул Петр. — Воспользовался психологией невежи и обманул его. Я за свой проект не взял ничего, но комиссары поломают себе головы, пока поймут, что либо безумцем являюсь я, либо весь конгресс состоял из глупцов.
Они вышли в город.
На Красной площади, на Тверской, Арбате и Кузнецком мосту царили порядок и чистота. Когда они свернули в боковую улицу, их остановил милиционер.
— Вы, товарищи, иностранцы? — спросил он.
— Нет! — ответили инженеры, показав удостоверения.
— Тогда можете идти, мы только иностранцам не разрешаем смотреть на боковые улицы! — со смехом сказал милиционер. — Бедность и нищета! Нечем похвастаться!
Действительно, это было точное определение.
Вырванные из мостовой деревянные бруски использовались зимой в качестве дров. Были разбиты тротуарные плиты, дома стояли с осыпающейся штукатуркой и оторванными железными листами на крышах; окна были выбиты и заложены тряпками или забиты досками; на стенах виднелись следы пуль и пушечных снарядов; бродили истощенные жители, несущие на плечах какие-то мешки; босые, покрытые струпьями ноги; нечесаные головы; ватаги бледных детей с голодными и злыми глазами; повсюду кучи мусора, невыносимая вонь, поднимающаяся из никогда не чищеных подземных каналов; молчание и зловещая, угрюмая, безнадежная тишина.
Тут не раздавались никакие громкие голоса, не звучал смех. Люди двигались как машины; их лица имели безразличное, смертельно угнетенное выражение. Синие сжатые губы, казалось, были не в силах издать крик ненависти и отчаяния, а в глазах навсегда погасли веселые искорки и даже слезы боли высохли бесследно.
Едва прикрытые лохмотьями, босые мужчины и женщины с взъерошенными волосами шли сгорбившись, прижавшись к земле, сгибаясь под тяжестью маленьких мешков с картошкой или ведер с водой из ближайшего колодца.
Болдыревы шли на Малую Дмитровку, где жила знакомая семья Сергеевых.
Они
Старые друзья радостно встретили молодых людей.
Петр, пожимая руки знакомых, воскликнул:
— Сначала, как правоверный коммунист, я заявляю: не стесняйтесь господа, ешьте и нас не угощайте, потому что мы уже после завтрака!
— Мы вместе попьем чаю, — сказала госпожа Сергеева. — А теперь расскажите о родителях, о себе. Мы давно не виделись… прошло уже, наверное, сто лет…
Болдыревы рассказывали о своей жизни и развитии основанной ими коммуны, а затем принялись расспрашивать о судьбах семьи Сергеевых и общих друзей.
Слово взял пожилой господин Сергеев, некогда известный в Петрограде адвокат:
— Петроград покинуло почти все общество, в котором мы вращались. Там на правах диктатора правит Зиновьев, опираясь на «чека», в котором зверствуют латыши. После того как уехал Совет народных комиссаров, город опустел и замер. Говорят, что уже рушатся дома, и прекрасные здания, улицы никто не подметает, водопровод и канализация безнадежно испорчены… Мы переехали в Москву. Кто мог, тот бежал на юг, а оттуда — скитаться за границу… Много общих знакомых за это время погибло в «чека» и по приговорам судов, особенно во время гражданской войны. Слабые духом и не имевшие убеждений опустились и продались. Мы могли бы назвать несколько фамилий хорошо известных людей, которые помогают сейчас коммунистам в ограблении России или стали их агентами за границей, где распродают царскую казну и шпионят за эмигрантами. Остальные кое-как существуют… приспособились к обстоятельствам… как, например, мы.
— И как мы, — вставил Георгий.
— Вы — это совсем другое! — возразил Сергеев. — Вам удалось придумать гениальную вещь! Когда я прочитал об этом в газете, то был восхищен вашим умом! Тогда-то я и написал вашему отцу. Те, о которых я говорил, не придумали ничего особенного. Они сумели только спокойно существовать среди бушующей бури. Знаю, это нелегкая и немалая вещь! Но это и не наша заслуга, без помощи Божьей мы ничего не могли бы поделать!
— Божья помощь — это хорошо, но… — начал Петр.
Его перебила госпожа Сергеева, сказав:
— Муж представил это не совсем точно! Божья помощь выразилась в понимании некоторых вещей, остающихся пока в тени. Мы верили в Бога, считали себя христианами, но не поступали согласно Христовой науке, а часто — совсем наоборот, что в свое время заметил Толстой. Теперь мы почерпнули из Евангелия жизненные уроки и поступаем теперь так, как говорил Спаситель! Появилась чистота отношений, любовь и сила в семье, настоящая добросовестность, которую уважает даже враг, и — спокойствие духа, без ежедневной суеты и компромиссов. Мы знаем, как должны поступить в каждом случае, не сомневаемся, нам не известны паника и отчаяние. Именно это хотел сказать муж!
Георгий слушал задумавшись. Он давно понял эту перемену в своей жизни и только этим объяснял успехи своей семьи, коммуны и уважение, которым они были окружены.
Энергичный, веселый Петр спросил:
— Но вы наверняка наработались за это время столько, сколько не работали за всю предыдущую жизнь?
— Наверняка… — ответил Сергеев. — Каждый из нас делает то, что может и умеет. Мы нашли для себя занятие, которое не противоречит нашим принципам. Мои жена и дочь шьют платья и шляпы для новой пролетарской аристократии. Я работаю в Комиссариате внешней торговли. Я знаю международное право и иностранные языки, поэтому во мне нуждаются и ценят. Сыновья работают в театре: один рисует декорации, другой переводит на русский язык иностранные пьесы, дочка помогает матери… Так и живем… Тихо, но спокойно. Остальные тоже, если не погибли, как-то справляются. Никто не пытался сделать карьеру или обогатиться. Все хотят только существовать, сохранить человеческую душу.