Ленин
Шрифт:
В такие минуты с ружьем на плечах он отправлялся в степь. Садился в тени берез и наслаждался картиной безбрежных лугов и пастбищ, покрытых густой травой, восхитительных, ярких и дурманящих запахами цветов: ночных фиалок, белых, желтых и красных лилий, глотов и множества других с неизвестными ему названиями. Стада скота, овец и табуны лошадей паслись без присмотра. На юге едва заметной, синей полоской маячили далекие горы — подножья Саян.
Редкие, богатые деревни широко раскинулись среди полей пшеницы и березовых рощ. В глубоких оврагах и долинах извивались, устремившись
Прячась в траве, перемещались стайки степных тетеревов, перепелок и жаворонков. Высоко, будто черное пятно на голубом куполе ясного неба, завис, выискивая добычу и хищно постанывая, будто жаловался, что ему не даны силы все убить и разодрать, беркут.
Тут и там над травой и кустами вздымались столбы и плиты из красного песчаника. Это были дольмены, древние могилы несметных племен, на протяжении веков пересекавших эти плодородные равнины в поисках неведомой цели.
Ульянов знал, что здесь лежал путь на запад великих вождей монголов, оставлявших за собой трупы своих и чужих воинов, усопших на века под красными монолитами.
— Далеким был путь и туманна цель внуков Чингисхана, — думал Владимир, — а все-таки дошли они до польской и венгерской равнин и, если бы не споры и зависть, кто знает: может, увидели бы их стены Рима и Парижа? Они и так зашли далеко, на Шленск, под Будапешт и Вену! Этим же путем захватчиков идут и мои мысли, путем, который уже протоптан могучими несметными ордами…
По правой стороне Енисея растянулись большие деревни богатых казаков, когда-то поселенных здесь царями для охраны южных границ Сибири. Казаки остались здесь навсегда, хотя никто уже и не думал о нападении на могущественную империю, которая, словно огромный паук, расположилась в широкой сети, брошенной на пятую часть планеты.
Среди них, в местах менее плодородных, правительство поселило безземельных крестьян, бездомных нищих, лишенных в России собственного угла. И тут в этом прекрасном крае они — темные, ленивые, завистливые и злые — вели нищую жизнь. Крали у казаков лошадей и скот, косили их луга, вырубали лес, вынимали из сетей рыбу, поджигали дома, а богатых соседей убивали в драках.
За рекой, подальше от прибрежных скал, кочевали татары, охраняя табуны лошадей и стада овец. Отгоняли стаи волков и банды злых людей, безнаказанно совершавших нападения на строгих последователей воинственного пророка из Мекки.
Никогда не прекращающаяся вражда царила между обоими берегами Енисея, зажатого между красными обрывами Кизил-Кая, текущего с ворчанием и плеском, с водоворотами, пенящегося между подводными камнями, стремящегося к океану, где царил белый дух, бушующий в искрящихся ледяных дворцах и говорящий грозным рыком северных вихрей, морозным дыханием смерти.
Здесь рождались и формировались мысли Ульянова, смелые до дерзости, почти до сумасшествия; здесь они дозревали и превращались в горячие и суровые клятвы, как аскетические порывы фанатичного пророка, как угрюмые молитвы сектантов, скрывавшихся в лесных часовнях и берлогах отшельников, смотревших в загробный мир.
Тем временем он, преследуемый ссыльный, думал
Здесь, слушая плеск быстрого течения Енисея, чувствуя каждое дрожание могучих сил первобытной природы, шепот теней, выступающих из-под красных камней старых могильников, он понял, что среди борцов за судьбы угнетенных, призванных построить новую жизнь, он был единственным, который имел силу, волю и способности вождя.
Так неужели он должен погибнуть за решеткой, на виселице, от пули или в новой далекой ссылке? Это было бы бессмысленным разбрасыванием сил, необходимых для достижения великой цели!
Он пришел к убеждению, что не может остаться в России — рабской, темной, царской, неподвижной, как гниющий, заросший илом, водорослями и камышом пруд.
Ему была необходима свобода, свежий воздух, возможность передвижения, глубокое дыхание и ничем не ограниченные действия.
Он знал, что после его ссылки в Сибирь и арестов воспитываемых им учеников — партия стремительно катилась к упадку. В ней ничего не происходило; с великим трудом поддерживались связи с остальными членами. Мелкая, кропотливая работа над воспитанием сознания приносила убогие плоды. Он чувствовал, что призван заниматься великим делом.
— Я крушу скалы при помощи домашнего молотка, — думал он с огорчением, — в то время, когда мне нужен тяжелый, мощный и сокрушающий молот. Им могла бы стать большая российская ежедневная газета, издаваемая за границей и регулярно распространяемая через невидимые каналы по всей России. Она станет разрушающим и созидающим молотом, а я чувствую в себе силы взять его и нанести безошибочные удары!
С этого момента ссылка тяготила его.
Он перестал есть, спать, ходил молчаливый и беспокойный, отравляемый нетерпением взяться за работу и выполнить намеченный план.
С этим тайным намерением по окончании вынужденной ссылки в Сибири он вернулся в Петербург, оставив жену в Уфе.
Осмотревшись в столице, он тщательно изучил состояние партии и настроения в революционных кругах, советовался с выдающимися вождями социалистического движения и, поняв все, написал жене короткое письмо:
«Все, о чем я думал, глядя на минусинские степи и могучее течение Енисея, свершилось или вскоре свершится. Я уезжаю за границу. Жди письма, после которого приезжай немедленно».
Ульянов уже видел перед собой молот своей мечты, который был похож на молот Тора, кующий острые копья, щиты, доспехи и мечи, разбивающий им горы и головы врагов, бросаемых в мрачную Вальхаллу, из которой нет возвращения на веки веков.
Этот молот крушил и разваливал возвышающиеся скалы противоречий, однако строить, будучи орудием уничтожения, не мог.
«Сначала надо разрушить, уничтожить, стереть с лица земли старое, а затем создавать новое!» — думал Ульянов, стиснув зубы и щуря раскосые глаза.