Ленинский тупик
Шрифт:
Огнежка сжала рукой спинку стула.
– Жить совой. Смотреть, но не видеть.
Брови Ермакова снова полезли вверх.
– Да что вы сговорились, что ли? Акоп, они что, сговорились?
– Он оглянулся на Акопяна, своего давнего друга и отца Огнежки.
До прошлой весны Акопян был главным инженером треста. С полгода назад он стал персональным пенсионером и с тех пор безвозмездно руководил трестовскими рационализаторами, входил во всевозможные комиссии, по поводу которых Чумаков отзывался недвусмысленно: “Комиссий
Акопян сидел у окна, уставясь на свои резиновые сапоги, облепленные по щиколотки желтовато-бурой глиной. Он вынул изо рта трубку с костяным чубуком, произнес тоном подчеркнуто-значительным и серьезным:
– Не иначе, очередной гнусный заговор.
Ермаков расстроенно махнул рукой:
– Огнежка, перестань смешить людей! Какой ты инженер по труду и зарплате! Ты просто… - он поглядел на ее накрахмаленный воротничок с кружевными отворотами над высокой грудью - ты просто… ну, было бы мне не под пятьдесят, а поменьше, я б тебе тут же руку и сердце… Пошла бы?
Огнежка покосилась на Игоря, который вдруг привстал.
– Если б вы явились ко мне с таким предложением, я не то что пошла, побежала бы.
– Вот видишь!
– .. .до Киева, по шоссе, не оглядываясь.
Игорь взглянул на нее почти с восторгом. Ермаков пристукнул ладонью по столу.
– Пойдешь прорабом на новый корпус… Да не к Чумакову!
– добавил он, заметив, что лицо ее не выразило радости.
– Тебе ли корпеть над бумагами?
Когда за ней закрылась дверь, прозвучал иронический возглас Чумакова:
– “Шурка деклассируется”! Раскопали деклассированный элемент! Босяков в опорках! И где? На передовой стройке. Да в такой конторе, как наша, даже шумоватая Тонька борозды не испортит. Потому как на нее влияют… - Чумаков вынул из кармана потрепанных армейских галифе несвежий платок, приложил к огненно красному с синими прожилками носу - сморкнулся гулко, как в трубу. Акопян от этого трубного звука над ухом едва не уронил пенсне.
– Тут чего только не мобилизнешь.чтоб план выполнить, - продолжал Чумаков тоном почти обиженным.- Все средства.
Акопян пыхнул трубкой.
– Иные средства, как видите, компрометируют цель.
Игорь с надеждой и тревогой посмотрел на Акопяна, обронившего фразу, которая вызвала глубокую тишину. Он напомнил Тимофею студента. Лицо моложавое, свежее, кожа на впалых щеках глянцевитая, ни морщинки.
Акопян снял пенсне, и его до черноты смуглое точно обожженное стужей, лицо стало как-то домашнее и беспомощнее. Ермаков глядел на него с приязнью, печалью почти с нежностью.
Акопян вдруг спросил: - А знаете ли вы, чем неврастеник отличается от шизофреника?
Игорь давно заметил: Акопян начинал развлекать анекдотами именно в тот момент, когда назревал скандал или разговор касался тем, не связанных с инженерным делом!
Из кабинета вслед за Чумаковым
Скоро в кабинете остались лишь Ермаков, Акопян и Игорь.
Ермаков знал: на месте Игоря он бы, наверное, изматерил Акопяна, во всяком случае, попросил бы его придержать свои анекдоты для другого часа. А Игорь обращался к Акопяну, словно ничего не произошло.
Ермаков очень ценил в людях качества, которые в нем самом находились, по его признанию, “в зародышевом состоянии”. Ему импонировали выдержка и внутренняя деликатность Игоря. “Ученый человек, университетчик. С его ли деликатностью на стройке работать?”
Акопян завершил с Ермаковым все неотложные дела, вышел ссутулившись.
Ермаков забасил предостерегающе, по-отечески, своим характерным грубоватым языком “первого прораба на деревне”, как называл его Акопян:
– Игорь Иванович, я тебя не пойму. Ты чуешь что и гончая не учует. Зачем всполошился, как Чуваха после третьей стопки: “Спасайся, люди!”
Ермаков внимательно выслушал объяснения Игоря, полистал его блокнот, сказал с усмешкой, кладя на стол свои некогда обожженные негашеной известью, в рубцах, кулаки.
– Никита Сергеич, значит, тебя обнадежил… Но наши беды ему шею не сломают, а твою запросто. На тебя уж доносов накропали - страшное дело… Потому как ты упал с неба и, хоть это не твоя вина, ты совсем-совсем зеленый, ну, как огнежкина кофта. И в наших бедах не понимаешь , ну, ни хрена. Давай, для ради твоего спасения поудим с тобой рыбешку…
– Когда, Сергей Сергеевич?
– Прямо сейчас…Лады? Как говорится, старость на печку, летчик-молодчик в поднебесье. Ну, потянул ты, поднебесник, за леску, а что на крючке?
Ермаков поднял над головой руку с отставленным большим пальцем. Не оборачиваясь, ткнул пальцем за свою спину.
Там висел, над головой управляющего, большой портрет Никиты Хрущева с золотой звездой Героя на неправдоподобно широкой молодецкой груди.
– Он -то…САМ…леску, как ты, забрасывает, о чем думает?
Потолкуем, летчик! Летчики, слышал, анонимок не пишут, так? Впрочем, донесешь - не донесешь, поверят мне.
Летчик-то он летчик, а толкнула Ермакова на откровенность то, что “хрущевский подкидыш” в стенной газетке ляпнул, что Хрущова надули, как самонадеянного дурачка-всезнайку, а в ЦК, на самую верхотуру, сигнала от него ни- ни. Если бы ТАМ был о том разговор, давно бы его “обрадовали”: врагов на Старой площади у него не меньше, чем дружков… Значит, хоть и “подкидыш”, а все же - по факту! Хоть и чужак еще, а - летчик-молодчик! Удача, что прислали такого паренька, а не аппаратную крысу, которая выслужиться спешит…Славно! Ермаков снова ткнул большим пальцем за спину, повторил со значением: