Ленька Пантелеев
Шрифт:
"Счастливый, - говорил в Леньке какой-то темный, глухой, завистливый голос. И другой - насмешливый, презрительный и даже немного горделивый голос тотчас откликался: - Вор... жулик... мразь... конченый человек!" Он ругал и Волкова и себя за то, что согласился зайти в кафе. Но уйти, не допив какао и не доев пирожного, он не мог. А кроме того, он был и благодарен Волкову: ведь тот спас его от беды, выручил его.
А Волков от пива уже слегка охмелел. Не доев бутерброда, он потянулся к пирожному.
– Эх,
– Возьму-ка и я, пожалуй, какао.
Он постучал ножом по тарелке.
– Мадемуазель!
– Что прикажете, мосье?
– с насмешливой важностью проговорила официантка, подходя к столику.
– Дайте нам еще какао... Два!
– Я больше не буду, - сказал Ленька.
– Будешь!.. Два!
– повторил Волков, показывая официантке два грязных пальца.
Барышня отошла от столика и тотчас вернулась.
– Может быть, молодые люди, рассчитаетесь?
– Ага!
– расхохотался Волков.
– Не верите? Думаете, жулики?
Он выхватил из кармана бумажник. Ленька увидел в руках у товарища миллионы и почему-то испугался. Он не пил пива, но почувствовал, что голова у него закружилась.
Официантка взяла деньги и ушла.
– Я пойду, - сказал Ленька, поднимаясь.
– Куда?
– Мне надо. Поздно уже. Меня мама ждет.
– Мама? Жива?
– удивился Волков.
– Да. Жива.
– Не пущу!
– сказал Волков, схватив Леньку за подол рубашки.
Ленька оттолкнул его руку.
– Мне надо идти, - спокойно сказал он.
На лице Волкова мелькнула трусливая улыбка.
– Леша, присядь на минутку.
Ленька сел на краешек стула.
– Леша, - сказал Волков.
– Ты не огорчайся. Я знаю, - ты огорчен. Плюнь на свои бутылки...
Он покосился в сторону буфета и шепотом сказал:
– Я тебе дело найду.
И, значительно посмотрев на Леньку, он ударил кулаком по столу:
– Клянусь!
– Хорошо, - покорно ответил Ленька.
– Леша!
– Волков обнял его за плечи.
– Я тебя люблю... Ведь я тебя всегда любил. Дай я тебя поцелую...
Ленька не успел отстраниться, как Волков привстал, покачнулся и чмокнул его в щеку.
– И вообще...
– Голос у Волкова задрожал.
– Вообще... не забывай, что мы с тобой - осколки прошлого.
– Не знаю, - усмехнулся Ленька.
– Я себя осколком не считаю.
– Да! Мы с тобой двое остались. Двое! Понимаешь?
– Волков для наглядности опять показал два немытых пальца.
– Где все? А? Никого нет... всех размело... Чижика помнишь?
– Помню, - сказал Ленька, отодвигая стул и поднимаясь.
– Прощай.
Волков схватил его за рукав.
– Нет, Леша... Стой!
"Вот черт полосатый, - подумал Ленька.
– Выпил на копейку, а бузит на миллион".
– Ну, что?
–
– Во-первых, почему - прощай? Не прощай, а до свиданья. Правда? Ведь мы с тобой встретимся еще? А?
– Ну, до свиданья, - сказал Ленька.
– Придешь ко мне?
– Приду.
– Адрес помнишь?
– А вы что - разве еще на старой квартире живете?
– Да, на Екатерингофском, угол Крюкова... Имеем одну роскошную полутемную комнату в четыре квадратных сажени...
Волков привстал и протянул Леньке руку. Хмель как будто оставил его или он перестал притворяться.
– Заходи, Леша, правда, - сказал он, заглядывая Леньке в глаза.
– Мама очень рада будет. И я тоже. Честное слово!..
– Ладно, - сказал Ленька, напяливая кепку и направляясь к дверям.
– Так я тебя жду, Леша! Не забудь!..
– Ладно, жди, - сказал Ленька, не оглядываясь.
"Черт... аристократ... гадина", - думал он, выходя на улицу. Он был уверен и давал себе клятву, что никогда больше не встретится с этим человеком.
...На улице уже темнело. Накрапывал дождь. На Международном реденькой цепочкой зажигались неяркие фонари. Расхлябанный трамвай, сбегая с Обуховского моста, высекал под своей дугой фиолетовую искру.
И тут, очутившись под дождем на улице, Ленька вдруг вспомнил все, что случилось с ним в этот день, и на душе его стало муторно. Он почувствовал себя маленьким, ему захотелось поскорей к маме. Как хорошо, что она существует на свете! Забиться ей под крылышко, положить голову ей на грудь, ни о чем не думать, ни о чем не заботиться...
Впереди по тротуару шли две девушки, лет по шестнадцати, плохо одетые. Девушки о чем-то оживленно спорили. Обгоняя их, Ленька услышал, как одна из них запальчиво сказала другой:
– Ошибаешься, милочка, Энгельс вовсе не с таких вульгарных позиций критиковал моногамию.
Леньке почему-то стало завидно и грустно. Незнакомое слово "моногамия" показалось ему каким-то необыкновенно возвышенным, волнующим, далеким от всего того, чем он жил последнее время. Ему вдруг захотелось учиться, читать, узнавать новое. Захотелось просто делать то, что делают все ребята его возраста: сидеть в классе, выходить к доске, учить уроки, получать отметки...
"Пойду в школу, - решил он.
– Не вышло с работой - плевать. Значит, не судьба. Поработать еще успею. Мне ведь еще нет четырнадцати лет..."
Эта мысль немножко подбодрила его. Он зашагал веселее. Но когда, поднимаясь по черной лестнице, он увидел в мусорном ящике разбитую молочную бутылку, он опять вспомнил все, что случилось с ним сегодня на Горсткиной улице.
"Может быть, Краузе уже разыскал меня и сидит у мамы?
– подумал он. Нет, не может быть... Ведь он даже не записал моего адреса..."