Леонид Филатов: голгофа русского интеллигента
Шрифт:
Вот он, еще один перестроечный кульбит: поставить на одну доску Шукшина и Высоцкого с Ростроповичем и Любимовым, исходя из одной объединяющей их черты: все они были неудобны советской власти. Но это было единственное, что их объединяло. В остальном это полные противоположности. Взять того же Шукшина, в судьбе которого были сходные с Любимовым моменты. Он тоже из крестьян, и его родители также пострадали от советской власти. Шукшин не менее сильно ненавидел партийных держиморд и все годы своего творчества активно боролся с ними. Но он, в отличие от того же Любимова, не олицетворял этих держиморд с Россией. Поэтому и всю эту либеральную братию, которая раболепно
Шукшин шел к своей славе без помощи языка: то есть властям никаких мест не вылизывал. Он не был лауреатом никаких премий, не имел ни одного правительственного ордена или медали, не занимал никаких руководящих постов. И все-таки сумел из никому не известного алтайского мужика, приехавшего в Москву в старом костюме и брюках, заправленных в кирзовые сапоги, за считаные годы вырасти в такую личность, рядом с которой все остальные просто меркли. При этом у него не было ни своего театра, ни «лохматой» руки в ЦК КПСС. Поэтому не случайно, что в творческих кругах усиленно ходила версия (ее часто повторял Сергей Бондарчук), что Шукшина убрал КГБ (так называемая антирусская группировка в нем), почувствовав, как Шукшин все зримее вырастает в мощного идеолога патриотического движения.
Шукшин своими корнями настолько сильно врос в русскую землю, что представить его в эмиграции просто невозможно. То же самое и Высоцкий. Это были люди, которые если и высказывали своей родине претензии, то делали это в открытую и без обращения к забугорным подсказчикам. Кстати, Николай Губенко это в итоге поймет, что и станет причиной его разрыва с Любимовым. Впрочем, об этом речь еще пойдет впереди, а пока вернемся к событиям 1988 года.
В начале сентября, уже закончив съемки в «Городе Зеро» и другом фильме, телевизионном – «Радости земные» (роль Кима Леонидовича Бобрищина), Филатов в составе «Таганки» отправился на гастроли в Новосибирск. Поездка вышла вполне успешной. А Филатов мог быть рад вдвойне: на гастрольном буклете первая страница открывалась именно его портретом. Валерия Золотухина это даже возмутило и он записал в своем дневнике: «Что это за гастрольный буклет – на первой странице замечательный отдельный Филатов? Что он представляет? Какой театр? Свою сказку, театр одного актера? Какие-то границы есть?»
Но зря так взъелся на коллегу Золотухин. Филатов имел право быть вынесен на первую страницу рекламного буклета, поскольку из всех актеров «Таганки» на тот момент был самый раскрученный. Его сказка про Федота-стрельца гремела на всю страну, про него писали все центральные и провинциальные газеты, а его фотографии от Всесоюзного бюро пропаганды киноискусства ценой 6 копеек (где он стоит со скрещенными руками в темно-синем пиджаке) продавались во всех киосках «Союзпечати» от Москвы до Магадана. Золотухин этим похвастаться не мог.
Как ни странно, но 11 сентября Золотухин записал в своем дневнике уже совсем иные строчки: «Вчера вечер провел у них – Филатовых-Шацких. Ленька читал свои стихи, а потом рассказывал, цитируя, пьесу по М. Салтыкову-Щедрину. Показывал убийственно смешно. Я хохотал так, что позвонила горничная – нарушаю покой жильцов. Я люблю их, и Леньку, и Нинку. Мне с ними хорошо, хотя я абсолютно не согласен с Ленькой все по тем же злосчастным пунктам: Эфрос, Любимов и пр…»
Глава тридцать восьмая
Возвращение Любимова-2
В начале октября «Таганка» совершает
Между тем перед гастролями, давая интервью одной из центральных газет, Николай Губенко так обрисовал ситуацию в труппе: «Что касается нравственной атмосферы в театре, то она была действительно из ряда вон заболочена. Экология отношений была запятнана всеми теми болями, обидами, страстями, которые коллектив переживал последние пять-шесть лет. Сейчас, мне кажется, в этом смысле положение улучшается, и это единственное, на мой взгляд, что оправдывает мое присутствие здесь…»
На самом деле тогдашняя ситуация в труппе если и улучшалась, то не сильно. Часть труппы была настолько обозлена на методы руководства Губенко, что называла его не иначе как «фашистом». Но эти настроения не выходили дальше стен «Таганки». Однако вскоре в труппе случился скандал, который вышел далеко за пределы театра.
25 октября 1988 года в газете «Московская правда» было опубликовано письмо молодого актера «Таганки» Дмитрия Певцова (будущего героя боевика «По прозвищу Зверь») под весьма броским названием «На волне прежней славы?» В этом письме молодой актер упрекал своих товарищей, и в первую очередь главного режиссера Таганки Николая Губенко, в том, что коллектив театра утратил смелость и остроту гражданских позиций, занимается реанимацией старых спектаклей, вместо того чтобы создавать новые. «Неужели нет сегодня в нашей жизни острых и актуальных тем, нуждающихся в пристальном внимании, в жестком и откровенном обсуждении со сцены?» – вопрошал в своем письме Певцов. Актер откровенно выражал недовольство в связи с тем, что в ближайших планах театра всего-навсего выпуск Юрием Любимовым спектакля «Живой» по Борису Можаеву и постановки тем же Любимовым «Бесов» по Ф. Достоевскому.
Столь откровенный выпад против Юрия Любимова и его детища не мог быть оставлен без внимания. И вот 27 ноября в той же «Московской правде» Нина Беликова публикует статью под не менее броским названием – «Троянский конь у ворот Таганки». В ней она заявила: «Тут уже становится ясно, что не ради плодотворных художественных споров предпринят этот эпистолярный дебют. Тогда уж надо сказать о подоплеке этой односторонней дуэли. Она направлена не только против Губенко, но против стремления окончательно закрепить свое начавшееся воссоединение с Ю. Любимовым. Ибо именно соединить коллектив с его создателем и организатором, одареннейшим режиссером советского театра, и стремится Н. Губенко. Это – его линия действия и его ясно продуманная цель. И по ней с неутомимой настойчивостью бьет письмо, устрашая всех угрозой тупика и даже чего-то „порочного“…
Но вот наконец, когда восстановлено имя любимовского театра, когда он сдвинулся с мертвой точки, когда Губенко сумел сделать столько, что благодаря ему Любимов не только как символ, но как действующий режиссер вступил на сцену театра и поставил на ней «Бориса Годунова», а зрители вновь, как прежде, заполнили залы, именно тогда актер этого же театра Д. Певцов решил идти против этого дела, идти грудью, как против того, «с чем невозможно мириться», что его «унижает и лишает желания работать».