Леонид Филатов

Филатов Леонид Алексеевич

empty-line/>

Аббатиса (кричит)

О чудо!.. Наш немой заговорил!..

Мазетто (громко и со злобой)

Ах, чудо?!. Посмотрел я на тебя бы, Когда б тебя всем скопом втихаря Насиловали бешеные бабы С июня до начала октября!..

(Успокаиваясь)

Давай-ка, дорогая, лучше миром Мы наше дело тайное решим… Я чудно отношусь к сестричкам милым, Но… для меня смертелен ваш режим!..

(Умоляюще)

Дай

мне уйти!.. И дам я клятву Богу — А слов таких я не швыряю зря! — Что больше не приближусь я к порогу Ни одного в стране монастыря!..

Аббатиса (морщится)

Э-э, глупости!.. Ты сам порассуждай-ка… Ты частью монастырской стал судьбы!.. Какая же разумная хозяйка Выносит сор скандала из избы?.. Работай здесь, покамест хватит силы, О прежней вольной жизни не скорбя. А как помрешь — местечко для могилы В саду мы обеспечим для тебя!

Рассказчик (со вздохом)

Не вслух, но все же выругавшись грубо, Мазетто стал слугой монастыря. И через месяц дал, конечно, дуба…

Эконом (уточняет)

Ну, помер, по простому говоря.

Рассказчик

Хоть наш герой недолго жил на свете — Он не был, как вы знаете, скопцом… В монастыре рождаться стали дети…

Эконом

Все, как один, с Мазеттовым лицом.

Рассказчик

Но то ль случилась связок анемия, То ль языка случился паралич, — Все дети были сплошь глухонемые… «Гы-гы… Мы-мы…» — вот их семейный клич. Шло время. У детей рождались внуки, И, подтверждая с дедушкой родство, Они произносили те же звуки «Гы-гы… Мы-мы…» — и больше ничего!.. Из монастырских записей известно: Потомков этих множилось число. В монастыре с годами стало тесно, Поскольку население росло.

Эконом (виновато)

Я как-то раз случайно не задвинул Тяжелую щеколду от ворот…

Рассказчик

…И в щель образовавшуюся хлынул Внутри не помещавшийся народ!.. Случилась населения утечка, Часть внуков оказалась за стеной. Стал монастырь местечком. А местечко С годами обещало стать страной. И косвенные внуки, и прямые — Все грамоты боялись, как чумы. Была страна, где все глухонемые. И был один язык: гы-гы… мы-мы… Поймешь не сразу, кто о чем горланит В угаре всенародной кутерьмы… «Гы-гы…» — толпе советует парламент, Толпа не соглашается: «Мы-мы…» Один кричит про вспашки новый метод, Другой — конец, мол, света недалек, — «Гы-гы… Мы-мы…» — вопят и тот, и этот, И в результате — вроде диалог. Лингвисты из какой-то

Миннесоты Пытались местный выправить язык, Но тут уж возмутились патриоты: Пускай народ гутарит, как привык!.. Страна была когда-то даровита, Но умников с годами вымер вид, И как итог — не стало алфавита… «Гы-гы… Мы-мы…» — вот весь их алфавит. Бывало, кто-то вдруг да испытает Соблазн на солнце выползти из тьмы… Стараются… Но звуков не хватает Провыть «Мы не рабы-ы!.. Рабы не мы-ы!..» Такую вот переживает драму Талантливейший некогда народ… Бессмертный текст, как «Мила мыла раму», Ничей не выговаривает рот!.. Подумаешь — и сразу станет жарко, Что ж будет со страной несчастной той, Когда однажды в мир придет Петрарка, А после — страх подумать! — Лев Толстой?!. А впрочем, есть один толковый малый… У рыночных слоняется ворот… Так тот других нормальнее, пожалуй, Но приглядишься — полный идиот!.. Вы поняли теперь, как вредно это — Косить под дурачка — гы-гы… мы-мы?.. …Так был наказан хитрый плут Мазетто, А вместе с ним его потомки. Мы.

ПРОЗА

Сукины дети

Комедия со слезами

Довольно для ученика, чтобы он был. как учитель его, и для слуги, чтобы он был, как господин его.

Если хозяина дома назвали веельзевулом, не тем ли более домашних его?

Ев. от Матфея, X, 25

Сначала — полная чернота, голландская сажа, тьма египетская, ни одной светящейся точки. Но эта чернота живая, гулкая, объемная, насыщенная чьим-то тяжелым дыханием, сопением, стуками. Совсем близко возникают задавленные до хриплого шепота мужские голоса.

— Я тебе повторяю: ничего не было, идиот! Хочешь, перекрещусь? Я — человек верующий, ты знаешь…

— Не крестись — я видел мизансцену. Я обещал, в следующий раз я тебя убью. Так что молись, говно!

— Левушка, ну вспомни о чувстве юмора. Через пять минут ты будешь хохотать над тем, что сейчас говоришь!

— Я — возможно. А ты — уже нет. Потом я раскаюсь. Наверное, когда тебя будут хоронить, я даже буду плакать.

— Ну что ж мне теперь делать, совсем с ней не общаться?.. Мы же все-таки коллеги!.. И цивилизованные люди…

— В цивилизованных странах за это убивают. Я придерживаюсь правил. Если я тебя не убью, я не смогу жить.

— Хорошо, ударь меня по морде. Если тебе будет легче, ударь меня по морде. Только не сломай нос…

— Бить я тебя, сволочь, не буду. Это малоэффективно. Я сделаю, как обещал. Я отрублю тебе голову!

Глухой удар, долгий надсадный крик, и черноту прорезает яркая полоска света: видимо, кто-то, перепуганный, там, в глубине этой плотной черноты, опасливо прикрыл дверь. И этот далекий луч, как магниевая вспышка, высвечивает близкое, в пол-экрана, лицо. Лицо вампира. Меловая маска с красными губами. На щеке алеет карминное сердечко. Подведенные фиолетовые глаза расширены от ужаса. Словно упырь, застигнутый рассветом, обладатель мелового лица кидается в спасительную черноту…

Но вот уже взбудораженная темень перестает быть теменью — то тут, то там хлопают двери, света становится больше, отдельные возгласы перерастают в гомон.

По освещенному коридору, мимо распахнутых гримуборных несется белая маска с красным ртом и надломленными бровями. За маской, хрипло дыша, неотступно следует толстый человек в странной белой хламиде. Лицо толстяка в крупных каплях пота, мятежные кудри пляшут вокруг лысины, как язычки пламени на ветру. В вознесенной руке, неотвратимый, как судьба, поблескивает топор.

…С грохотом захлопывается за белой маской дверь гримуборной, и захлопывается как нельзя более вовремя, ибо уже в следующую секунду в нее с визгом врубается топор…