Лепестки на воде
Шрифт:
— Само собой, ведь вы так долго голодали, — отозвался Гейдж, испытав угрызения совести за то, что удерживал Шимейн за столом. — Предупредите меня, когда вам станет лучше. Через час придут подмастерья, и мне придется оставить Эндрю с вами.
— Я не задержу вас, сэр.
Шимейн поторопилась уйти подальше от стола, вид еды был для нее пыткой. Ополоснувшись холодной водой, она словно ожила. Разложила на кровати голубое платье и только тут заметила, что кружева сзади на высоком воротнике отпоролись. Пришивать их было уже некогда. Одевшись и уложив волосы в скромную прическу, Шимейн быстро привела свою
Когда Шимейн вернулась в кухню, Гейдж сидел в качалке у камина. Он что-то читал Эндрю, а мальчик внимательно слушал, прижавшись к отцовской груди. Малыш ни за что не хотел отпускать отца, и Шимейн решила отвлечь его игрой. Напевая знакомую с детства ирландскую песенку, Шимейн обернула ладонь полотенцем и углем нарисовала на нем смешную рожицу, губы которой образовывали большой и указательный палец. Подойдя поближе к качалке, она выставила ладонь из-за спины Гейджа. Шевеля пальцами так, словно ее самодельная кукла говорила, Шимейн обратилась к Эндрю тоненьким голоском, безраздельно завладев его вниманием. Вскоре мальчик уже смеялся, да и его отец с трудом сдерживал улыбку. Вдруг Шимейн убрала руку. Эндрю перегнулся через отцовское плечо, разыскивая забавную игрушку, и тут, к его восторгу и удивлению, Шимейн вновь выставила руку.
— Ку-ку! А я тебя вижу!
Заигравшись с Эндрю, Шимейн не заметила, как Гейдж повернул голову, вдыхая тонкий аромат ее волос. Не обратила она внимания и на то, как его взгляд медленно скользит по ее маленькому ушку и аккуратно уложенной на затылке косе. Подними она голову — сразу увидела бы вожделение в янтарных глазах.
Наконец Эндрю согласился идти к Шимейн на руки. Прижавшись щекой к щеке ребенка и тихо напевая, Шимейн последовала за его отцом на заднюю веранду. Там она предложила Эндрю помахать ручкой отцу, пока тот спускался с крыльца.
— Пока, папа! — крикнул Эндрю и сморщил носик, когда отец со смехом оглянулся на него.
— Веди себя как следует, Энди. — Гейдж взял сына и поцеловал его в лоб.
Эндрю пристально взглянул на женщину, на руках у которой сидел, а затем с любопытством повернулся к отцу:
— А поцеловать Шимейн, папа?
— Нет-нет, Эндрю! — всполошилась Шимейн и покачала головой, надеясь, что Гейдж поймет, что ребенок произнес эти слова без ее подсказки. Но Гейдж, казалось, был только рад исполнить просьбу сына и быстро прижался губами к ее приоткрытому рту, вызвав у Эндрю радостный смех. Он поцеловал Шимейн не так, как полагалось бы целовать почти незнакомую женщину. Губы Гейджа были такими же горячими и требовательными, как у Мориса.
Шимейн смущенно отшатнулась, пораженная тем, что краткого прикосновения губ хватило, чтобы пробудить в ней столько новых и непривычных ощущений. Улыбнувшись, Гейдж приложил ладонь к виску в небрежном приветствии, развернулся и двинулся прочь размеренными широкими шагами. Походка выдавала его равнодушие, в то время как Шимейн боролась с вихрем эмоций, уязвляющих ее гордость.
Она отчетливо вспомнила, с каким пылом целовал ее Морис, как ей не раз приходилось умолять его потерпеть до свадьбы. После формальной помолвки Морис убеждал ее отдаться ему, обещая быть осторожным и уверяя, что никто ни о чем не узнает, но Шимейн со спокойной рассудительностью и
Помахав рукой сыну и Шимейн, Гейдж быстро зашагал по дорожке к мастерской. Его подмастерья уже прибыли в повозках по лесной тропе. Большую часть дня Гейджу и его работникам предстояло упаковывать мебель, приготовленную для отправки в Уильямсберг. Заказчик не назначил дня, когда хотел бы получить мебель, но Гейдж велел упаковать ее заранее, чтобы случайно не повредить. Если все пойдет успешно, вскоре заказчик уплатит за мебель. А пока старому корабельному плотнику Фланнери Моргану и его сыну Джиллиану приходилось строить корабль вдвоем: изготовление мебели требовало постоянного надзора и помощи Гейджа.
Обернув каждый предмет парусиной, пятеро рабочих начали заколачивать их в ящики. Гейдж отправился в сарай за нетесаными досками, за ним последовал Ремси Тейт, рослый широкоплечий мужчина лет сорока. Они быстро откладывали выбранные доски, пока Гейдж случайно не взглянул в сторону дома. На миг он застыл, потом медленно выпрямился.
Желая узнать, что приковало внимание хозяина, Ремси проследил за его взглядом и заметил у колодца девушку с огненно-рыжими волосами. Никаких объяснений Ремси не потребовалось: он сразу понял, куда засмотрелся Гейдж.
— Твоя новая служанка? — Ремси мог бы и не задавать этот вопрос, ибо он уже знал ответ.
Гейдж рассеянно кивнул.
Приставив ладонь козырьком ко лбу, Ремси внимательно оглядел незнакомку.
— Отсюда она выглядит соблазнительно.
— Так и есть.
— Она не похожа на твою жену.
— Ни капли.
— И долго ты хочешь держать ее у себя?
— Сколько понадобится.
Задумчиво покрутив пальцами свисающий ус, Ремси удивился:
— Понадобится для чего?
Стройная женственная фигурка скрылась в доме. Чувствуя себя неловко под пристальным взглядом товарища, Гейдж потянул за конец доски, стаскивая ее со штабеля. Ремси и не подумал присоединиться к нему, и Гейдж раздраженно заметил:
— Что с тобой, Ремси? Заснул?
— А по-моему, это с тобой что-то стряслось, — хмыкнул Ремси, берясь за доску.
— Что за чушь ты несешь?
— А ты как думаешь? — переспросил Ремси. — Стоило этой рыжей выйти на веранду, и ты забыл обо всем. Я впервые вижу тебя таким! Ведь когда сюда приходила Роксанна и увивалась вокруг тебя, ты смотрел на нее волком.
— Как и ты, — парировал Гейдж.
— И что же ты собираешься теперь с ней делать?
Гейдж уставился на собеседника, словно на помешанного:
— С кем? С Роксанной?
Ремси со страдальческим видом закатил глаза:
— Нет, черт бы тебя побрал! С рыжей!
Резко вскинув бровь, Гейдж устремил взгляд на подмастерья.
— Как только я приму решение, я непременно сообщу о нем тебе, — мрачно пообещал Гейдж. — А пока займись лучше своим делом.
Ремси в притворной ярости выпалил:
— Позвольте напомнить вам, мистер Торнтон: все, что касается вас, — мое дело! Без вас ни один из нас и гроша ломаного не стоит! И если я беспокоюсь о вас, то только потому, что мне дороги собственная шкура и мои родные!