Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…
Шрифт:
— Монго?
— Они самые. Не застав вас, выпили одни полуштоф водки и теперя почивают в гостиной.
— Слышу, слышу храп богатырский.
Монго продрал глаза и полез пьяно целоваться. Оказалось, по совету его величества он снова поступил на военную службу и был назначен в тот Нижегородский драгунский полк, где служил Лермонтов. Предлагал ехать на Кавказ вместе.
— Можно вместе, если не завтра.
— Отчего ж не завтра? — удивился родственник. — По таким-то погодам ехать в удовольствие.
— Нет, пока еще не готов. У меня дела.
— Да какие дела,
— Мало ли чего. Обойдутся. Порцию свинца я всегда получить успею.
— Отдадут под суд.
— Я возьму бумагу у доктора: просквозило дорогой, заболел, две недели в горячке бился.
— Может, ты совсем ехать не намерен?
— Нет, намерен, конечно. Но не завтра.
Монго догадался.
— Так тебя Щербатова держит?
Михаил улыбнулся.
— Как еще держит! Прямо железной хваткой.
— Может быть, и женишься?
— Может, и женюсь. Только не теперь. Послужить на Кавказе все-таки придется. А потом, Бог даст…
Столыпин покачал головой в раздумье.
— Плохо представляю тебя под венцом.
— Я и сам себя плохо представляю. Но мечтать-то никому не заказано. Коли не убьют, попрошусь в отставку и увезу молодую жену в Тарханы. Стану жить, поживать, сочиняя повести и поэмки…
— …и делая детишек.
Лермонтов рассмеялся.
— Почему бы и нет? Чем я хуже других, право слово? Лет пять семейного счастья я бы выдержал.
— А потом?
— А потом — не знаю. Эй, Андрей Иваныч, принеси-ка нам водки!
Подошедший слуга сонно доложил:
— Водки больше нету: Алексей Аркадьевич всю бутылку выкушали-с.
— А вина?
— Полбутылки хересу.
— Так тащи его!
Родственник предложил:
— А не поехать ли нам к местным чаровницам?
Но Михаил с неудовольствием отмахнулся:
— Извини, не поеду. Мне вполне достаточно Мэри.
— Ух, да ты и впрямь влюбился, как я погляжу. Раньше одно другому тебе не мешало.
— Был моложе и глупее.
— Жаль, что не хочешь составить мне компанию.
— Я бы с удовольствием, но потом будет совестно ей в глаза смотреть. Нет, уволь, Монго.
— Эх, Маешка, Маешка — видно, потеряли мы тебя как истинного гусара.
Столыпин уехал 19 мая. Десять дней прошли в светских развлечениях: гости, театры, выезды за город к знакомым, в их поместья. Много раз посещали Мартыновых. Лермонтов явно нравился Натали, а Столыпин — Юлии. Но развития отношений не было — все ограничивалось невинными забавами: чтением стихов, музицированием, прогулками. К тому же мадам Мартынова была начеку: с этими военными ухо надо держать востро, а тем более через сына до нее доходили слухи о разгульном нраве и того, и другого. Как-то раз нашла среди писем Николая список непристойной поэмки, от которой у нее потемнело в глазах. Николай отпирался, но в конце концов подтвердил, что сие сочинил не он, а Лермонтов. Несколько лет последнему было отказано от дома, лишь теперь, после всероссийской славы, его согласились принять.
Михаил писал Марии, но она отвечала: не могу отлучиться от больного отца, счет уже идет на часы. И когда полупьяного
Неожиданно из Петербурга к Михаилу заехал его бывший сослуживец, следовавший на Дон под начало их прежнего командира — Михаила Григорьевича Хомутова, год назад назначенного казачьим атаманом в Новочеркасск. Он предложил дальше двигаться вместе, побывать в гостях у генерал-майора. Лермонтов, поразмыслив, согласился.
25 мая отправил Марии записку: «Дорогая, завтра я покину Москву. Очень бы хотел попрощаться. Просто попрощаться, и ничего более. Удели мне несколько мгновений, если сможешь».
Она ответила: «Мы по-прежнему никого не принимаем, а тем более бабушка приехала из Петербурга, и к себе позвать не могу. Постараюсь вырваться завтра поутру и подъехать к твоему дому, чтобы проводить. Жди меня до половины девятого. Коль не появлюсь — значит, не смогла. Не взыщи. Твоя М.».
Михаил сидел печальный. Стало быть, не сможет. Он уже знал, как никто другой, все эти словесные штучки. Если прямо сказать боятся, прибегают к подобным ухищрениям. Чтобы, как говорится, подсластить пилюлю.
Все одно к одному.
Предначертанный ход событий изменить невозможно.
Мы — игрушки в руках судьбы.
На роду написано умереть холостым — холостым и умрешь. Никакие уловки не спасут. Никакие выверты.
Надо ехать на Кавказ. Во второй раз.
Если не считать посещений в детстве с бабушкой курортов.
Как военный — во второй. Значит, будет еще и третий — Бог троицу любит.
Значит, он еще увидит Москву и Петербург. Непременно увидит.
Накануне отъезда надрались вместе с сослуживцем. Андрей Иванович еле их добудился. Пили крепкий кофе, приходя в себя. Хмуро брились.
Около восьми кучер стал седлать.
Вышли на Молчановку в половине девятого.
Было по-летнему тепло, птички чирикали на ветках. Прихожане шли из церкви на Арбате. У ворот лежала здоровенная псина, греясь на солнце; голова на лапах, лишь коричневым глазом — в сторону людей и коней; иногда задумчиво чавкала, поднимая морду: «Мням!»
— Ну-с, поедем? — произнес сослуживец.
— Да, поедем, — согласился Лермонтов. — Пора, пора ехать, — но не трогался с места.
Наконец, стрелки на часах показали без десяти девять, дольше ждать было неприлично. Оба вскочили в седла, кучер — на козлах, Андрей Иванович — в повозке; точно так же, в повозке, кучер и слуга сослуживца.
— С Богом, в путь-дорогу!
Неожиданно из-за поворота Ржевского переулка показалась знакомая коляска. Михаил, вздрогнув, натянул поводья.
— Стойте, стойте!
Все увидели княгиню Щербатову в темном платье и с прикрытым вуалью лицом.
— Михаил Юрьевич, извините за опоздание. Еле вырвалась.
Он сошел с коня и, приблизившись, приложился к ее руке в шелковой перчатке. Мария прошептала:
— Миша, дорогой, единственный… Помни обо мне… Помни: жизнь моя от твоей зависит… Не рискуй напрасно…