Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…
Шрифт:
Николай обернулся, в бешенстве глянул на поручика и, набычившись, вышел из комнаты.
Аграфена сказала:
— Вы рискуете, Михаил Юрьевич — он вас побьет.
Но поэт только отмахнулся.
— Да помилуйте, Аграфена Петровна, как сие возможно — «побьет»? Я же не слуга ему. Мы, в конце концов, офицеры. В крайнем случае, вызовет на дуэль.
— Ну а коли вызовет?
— Значит, будем стреляться.
— Этого еще не хватало! Вас и так сюда за дуэль сослали. Для чего нужны новые неприятности?
— Чепуха, не стоит даже думать. Никаких неприятностей не будет, ибо
— Обещаете не стреляться?
— Слово офицера.
Вечер продолжился как ни в чем не бывало. Когда Лермонтов уходил от Верзилиных, то увидел у них во дворе на лавочке мрачного Мартынова, курящего трубку. Михаил вытащил свою и спросил:
— Мне можно присесть?
Николай молча отодвинулся. Михаил закурил.
— Ты сегодня, Маешка, перешел все границы, — медленно начал «монтаньяр». — Я терпел долго, но больше терпеть не намерен. Ты меня унизил в присутствии дам. Этого не прощают.
— Я же извинился. Хочешь — еще раз извинюсь? Завтра при всех.
— Ты меня унизил, — тупо повторил друг. — Этого не прощают.
— Я не унижал, а шутил. Ты что, шуток не понимаешь?
— Шутки шуткам рознь. Никому не позволено так со мной шутить.
Лермонтов вздохнул и спросил грустно:
— Не могу понять — что тебе теперь нужно? Хочешь со мной поссориться и стреляться?
— Коли ты не струсишь.
— Ты ведь знаешь, что я не трус.
— Стало быть, стреляемся.
Михаил уставился на него в недоумении.
— Ты серьезно, что ли?
— Совершенно серьезно. Ты меня унизил. В обществе дам. Этого не прощают.
— После стольких лет добрых отношений — стреляться?
— Я не виноват, что ты, называющий меня своим другом, начал издеваться надо мной в присутствии Наденьки.
— Повторяю: я не имел в виду ничего дурного. Чуть позубоскалил — и все.
— Значит боишься?
— Кто боится?
— Ты.
— Я боюсь с тобою стреляться?
— Ты боишься со мною стреляться.
Лермонтов поднялся.
— Что ж, извольте, сударь, я к вашим услугам. Можете присылать своих секундантов.
— Завтра же пришлю.
— Я надеюсь, к завтрашнему дню вы проспитесь и передумаете.
— Не надейтесь, сударь.
— Значит, будем стреляться.
— Непременно будем и никак иначе.
Монго, услыхав о дуэли, долго хохотал и при этом спрашивал, не сошел ли Мартынов с ума. «Он вообще стрелять не умеет из пистолета, — говорил Столыпин, — пару раз стрелял и всегда вывертывал пистолет курком вбок. Ну не дуралей ли?» Серж Трубецкой вторил: «Завтра все уладим, утро вечера мудренее. Завтра петухи перестанут петушиться».
Но назавтра явились Васильчиков и Глебов и сказали, что они секунданты Мартынова и пришли обсудить условия поединка.
Монго с Трубецким набросились на них, убеждали бросить этот фарс, помирить поссорившихся и пойти лучше выпить. Глебов ответил: «Выпить я не прочь, но Мартышка не передумает. Он лежит на кровати и рычит от ярости». Все, кроме Лермонтова, отправились
Собрались у Васильчикова, чтобы прояснить положение. Первым высказался Монго:
— Мне и Сержу участвовать нельзя, ибо я несу вину за прошлый поединок Маешки с де Барантом, а Серж находится в Пятигорске без разрешения. Стало быть, нам грозит, как минимум, разжалование в солдаты.
Глебов заявил:
— Да никто участвовать не желает. Надо сделать так, чтобы правила были соблюдены, но противники примирились и не стрелялись.
— Как сие возможно?
— Очень просто: мы приедем на место, захватив с собой шампанское и закуску. Вместо выстрелов из пистолетов выстрелим пробками из бутылок — все и утрясется само собою.
Трубецкой поддержал:
— Лермонтов сказал, что ни за что не станет стрелять в Мартышку — потому что друг, а еще обещался Аграфене Верзилиной.
— Хорошо, — заметил Васильчиков. — Значит, врача не станем звать на поединок?
Все на него набросились: да какой врач, если поединок будет расстроен? Он пожал плечами и согласился.
Площадку выбрали в четырех верстах от города на поляне у дороги, шедшей из Пятигорска в Николаевскую колонию, вдоль северо-западного склона Машука. Время назначили на четыре часа пополудни во вторник 15 июля.
Этот день поутру был ясный, солнечный, и друзья провели его кто где — Лермонтов поехал в Железноводск с небольшой компанией — Львом Сергеевичем Пушкиным, дальней родственницей Екатериной Быховец [70] и другими. Там гуляли в роще, потом обедали. Михаил был весел и все время шутил. После трех часов он поднялся и сказал, что ему надо ехать. «Куда ехать, зачем?» — зашумели все. — «У меня дельце в Пятигорске». — «Да взгляните на небо, — отговаривал его Пушкин. — Видно, быть грозе. Вы промокнете по дороге, да еще, не дай Бог, угодите под молнию». — «Ничего, как-нибудь успею до ливня». И уехал.
70
Быховец Екатерина Григорьевна (в замужестве Ивановская) (1820–1880) — дальняя родственница Лермонтова, оставила воспоминания о встречах с ним в Пятигорске, в том числе в день роковой дуэли.
Тем временем Монго с Трубецким тоже начали собираться и уже вышли было из дома, как действительно разразилась страшная гроза — дождь как из ведра и раскаты грома, сотрясавшие землю. Оба замерли в нерешительности на крыльце.
— Надо ехать, — заявил Серж.
— Что, в такую непогоду? Кто стреляется в бурю и полумрак? Подождем, пожалуй. Все равно без нас не начнут, — возразил Столыпин. — Лучше разопьем бутылочку кахетинского.
Так и порешили. А когда гроза стихла, сели в коляску и отправились к условному месту. Обнаружили там стоявших без шапок, совершенно мокрых, Глебова и Васильчикова. Трубецкой спросил: