Лермонтов
Шрифт:
Он чувствует, что скоро и очень решительно разделается с этой жизнью, одним ударом порвет цепь. Как это произойдет — подскажет она же, эта жизнь... мертвящая, опустошающая... А он еще считал себя сильным человеком, способным к существованию в одиночестве, в одинокой независимости. Нет: коготок увяз — всей птичке пропасть!.. Жизнь без Неба, когда за стенами, покрытыми дорогими обоями с золотым тиснением, за зеркальными окнами, за громом мазурок — ничего нет!.. А душа спит — или умирает, — отравленная скукой:
И скучно и грустно, и некому руку податьВ минуту душевной невзгоды...Желанья!.. чтоДаже в галантные альбомные стихи (посвященные Л. О. Смирновой, А. К. Воронцовой-Дашковой, М. А. Щербатовой) проникает этот образ «ледяного... беспощадного света» (к Щербатовой). Свет полон худшего из демонских качеств — искусственности, поддельности. Все истинно живое гибнет в нем. Демон может не только величественно пролетать «над вершинами Кавказа», — он способен замешаться в жизнь, и не в какую-нибудь отдаленную во времени или сказочную, легендарную, а в сегодняшнюю, вот прямо здесь, в Петербурге... Что, если привести Демона в свет, в бальную залу?.. Разве он не найдет здесь родственного себе царства?
Лермонтов, не решив еще, что это будет (продолжение ли «Сашки», новая ли большая вещь...), начал набрасывать строфы.
Кипя огнем и силой юных лет,Я прежде пел про Демона иного,То был безумный, страстный, детский бред.Бог знает где заветная тетрадка?..Не в замке Гудала, а в богатом петербургском доме оказался этот Демон — то ли Мефистофель... то ли «сам великий Сатана иль мелкий бес из самых нечиновных». Он «сволочь» или «знать», судя «по рогам и платью», но, во всяком случае «безобразный»... В тишине спальни он нашептывает свои соблазнительные речи спящей девушке, начав издалека, — со своей любви к другой девушке, также светской... Он рассказывает, как однажды ночью «пролетал над сонного столицей»:
И я кругом глубокий кинул взглядИ увидал с невольною отрадойПреступный сон под сению палат,Корыстный труд пред тощею лампадой,И странных тайн везде печальный ряд;Я стал ловить блуждающие звуки,Веселый смех и крик последней муки:То ликовал иль мучился порок!В молитвах я подслушивал упрек,В бреду любви — бесстыдное желанье;Везде — обман, безумство иль страданье!(В тонких замечаниях Лермонтова о грехе, очевидно, сказалось чтение «Добротолюбия», аскетической хрестоматии, подаренной ему Одоевским.)
Демон влюбился в девочку исключительной красоты:
...Нет, никогда свинец карандашаРафаэля, иль кисти ПеруджинаНе начертали, пламенем дыша,Подобный профиль...И если в Тамаре Демон отметил одну красоту, то здесь для него нашлось и нечто более, быть может, важное:
Я понял, что душа ее былаИз тех, которым рано все понятно.Для мук и счастья, для добра и злаВ них пищи много; — только невозвратноОни идут, куда их повелаСлучайность...И далее:
...неЭто не свет ее развратил; в свет она еще не вступила... Но когда ей исполнилось семнадцать лет, она была принята здесь как своя.
Кипел, сиял уж в полном блеске бал.Тут было всё, что называют светом...Не я ему названье это дал,Хоть смысл глубокий есть в названье этом.Своих друзей я тут бы не узнал;Улыбки, лица лгали так искусно,Что даже мне чуть-чуть не стало грустно...Столько лжи, что даже Демон, так сказать, царь этой лжи, едва не смутился... Если бы в этой толпе оказались его «друзья» («мелкие бесы»), то их трудно было бы отличить в бальной толпе от людей.
Так, в общем нечаянно, начала осуществляться мечта Лермонтова, зародившаяся почти десять лет тому назад: «Memor: написать длинную сатирическую поэму: приключения демона».
Тем временем вышел первый номер «Отечественных записок» со стихотворением «Как часто, пестрою толпою окружен...» (во второй Краевский готовил «Тамань» и «Казачью колыбельную песню»), а 20 января в «Литературной газете» — элегия «И скучно и грустно...».
Белинский, живший по приезде из Москвы на квартире Панаева, пишет статьи и рецензии для «Отечественных записок», и ему все больше и больше нравятся стихи Лермонтова. Каждое из появляющихся в печати его стихотворений Белинский принимает с восторгом, всем говорит о нем, упоминает в письмах... Белинский почти не выходит из своего кабинета, дорожит временем и постоянно работает, сносясь с редакцией через посыльных или Панаева. Все они сразу же увидели, что это не «крикун-мальчишка», а критик по призванию и великолепный работник. А на любви к Лермонтову Белинский и Краевский сошлись еще более. Панаев передавал Краевскому, а тот Лермонтову восторженные отзывы Белинского о нем: «Дьявольский талант»; «Пушкин умер не без наследника»... «И скучно и грустно» он назвал «молитвой», которую он «твердит как безумный»... Лермонтов пропускал все это мимо ушей, а потом спохватился и удивился своему равнодушию к похвалам.
Жизнь его все более запутывалась. С одной стороны, он готовился стать профессиональным литератором (надеялся крупно заявить о себе двумя книгами, потом издавать журнал и написать еще ряд романов), с другой — стал ненавидеть всю эту круговерть с балами и раутами (но только там он мог видеть тех женщин, которых он не столько, быть может, любил, сколько не мог покинуть). В отставку его по-прежнему не пускали, и положение его стало, как он считал, безвыходным. Как отделаться от света? Не так же ли, как от Демона?
Мой юный ум, бывало, возмущалМогучий образ; меж иных видений,Как царь, немой и гордый, он сиялТакой волшебно-сладкой красотою,Что было страшно... и душа тоскоюСжималася — и этот дикий бредПреследовал мой разум много лет.Но я, расставшись с прочими мечтами,И от него отделался — стихами!Так — и от света... Но не просто отделаться, а и отделать. В следующей строфе он называет стихи «оружием отличным», и не только против «врагов»: