Лермонтов
Шрифт:
17
Понемногу, один за другим, как уголья в догоревшем костре, затухали очаги боя. Ещё раздавались одинокие выстрелы, слышались стоны боли, проклятия, ругань, звучала быстрая и торжествующая гортанная речь победителей, которые, как грачи в поисках червей, стаями и в одиночку шныряли по устланному трупами плацу и между бараков, зорко высматривая добычу и недобитых врагов.
Только на северном бастионе крепости уцелела непобеждённая горсточка русских. Здесь, за наскоро возведённым укрытием из набросанных фашин, человек пятнадцать артиллеристов, тенгинцев
Потрясённые быстротой происшедшей катастрофы, утомлённые нечеловеческим напряжением, лишённые надежды на спасение, эти люди действовали скорее автоматически, чем сознательно. Единственно незыблемым оставалось слово бумажно-бледного, но всё ещё кокетливого мальчика в перепачканном грязью мундирчике.
— Ваш блаародь! Глянь, что деется у погреба то! — тревожно закричал фейерверкер Козлов, указывая рукой в сторону порохового погреба.
Гаевский, сидевший на зарядном ящике, снятом с колёс, медленно поднялся и через завал, сложенный из фашин, посмотрел в сторону, указанную Козловым. Толпа черкесов собралась около тяжёлой, окованной железом двери погреба и с нетерпеливыми криками старалась выломать её. С десяток горцев, залезши на крышу, хотели разобрать её, гулко ударяя по железу какими-то инструментами.
— Надо дать туда огоньку... — усталым голосом тихо сказал Гаевский и сел снова.
— Разворачивай орудие! — сразу же приказал фейерверкер Козлов, который ожидал этого распоряжения.
Тенгинцы и пластуны, не привыкшие к обращению с пушками, не знали, как это делается, и в нерешительности топтались на месте. Гаевский, тяжело поднявшись, сам помог трём оставшимся в живых артиллеристам развернуть орудие, и фейерверкер Козлов поджёг фитиль.
Картечь, коротко и пронзительно взвизгнув, хлестнула по стенам и крыше погреба, стальным горохом зазвенела об окованную дверь. С крыши, кувыркаясь как кули, скатилось несколько убитых горцев; трое или четверо из тех, которые теснились у двери, тоже упали. Остальные, испуганно и яростно крича, скрылись за гауптвахтой.
Гаевский снова опустился на зарядный ящик. Садясь, он случайно скользнул взглядом по бесполезной теперь орудийной амбразуре, расположенной в десяти — двенадцати саженях сзади и выше. Ровно неделю назад он стоял там и разговаривал с жалким, но тогда ещё живым Самовичем. Где теперь Самович? Где Краумзгольд? Где Корецкий? Где Безносов? Где Ермолов, оставивший ему, Гаевскому, эту пушку и своих солдат? Где сам Лико?.. Зажмурившись и несколько раз мелко, словно стараясь избавиться от боли, тряхнув головой, Гаевский отпил глоток воды из стоявшего прямо на земле котелка и сказал:
— Нужно, братец Козлов, зарядить пушку ядром, выбить дверь и взорвать порох...
— Оно бы и впрямь нужно, ваше благородие, — мрачно согласился фейерверкер, — да ядер-то нет, одни картечи...
— Рада бы мама за пана, да пан нэ берэ!.. — не изменяя угрюмого выражения лица, пошутил плотный хохол-артиллерист, фамилии которого Гаевский не знал.
— Чкай ваш блаародь, чкай! — услышал он вдруг оживившийся и снова ставший зычным голос Архипа Осипова. — Зараз я им дам прикурить, гололобым!
Гаевский медленно поднял голову. Архип Осипов, уже успевший оказаться за завалом, держа в правой руке горящий пальник, странно напоминавший неизвестно почему вдруг загоревшуюся малярную кисть, перескакивая через трупы своих и горцев, бежал
— Осипов! Куда ты? Вернись! — вдогонку ему крикнул офицер.
Не отвечая, Осипов коротко оглянулся на Гаевского и показал пальником в сторону порохового погреба.
— Он хочет подпустить огоньку в погреб, — сумрачно усмехнувшись, сказал другой тенгинец, рядовой Фёдоров. — Он ещё до боя похвалялся, что взорвёт...
Артиллеристы и пластуны, растерянно переглядываясь, ожидали, что ответит офицер. Но Гаевский и сам не знал, что отвечать и что делать: бой был окончен, крепость в руках неприятеля, надежды выстоять с жалкой горсткой против нескольких тысяч не было никакой.
На миг он усомнился, стоило ли взрывать этот погреб. Но сразу же подумал, что, наверное, стоило, раз это пришло в голову не рекруту, не новобранцу, а старому солдату, каким был Осипов. Ненадолго Гаевского смутила мысль, что Осипов обязательно должен погибнуть. Но и это только на миг.
Разве все они — артиллеристы, пластуны, тенгинцы — фейерверкер Козлов, рядовой Фёдоров, Линя Рухман и, наконец, он сам, прапорщик Гаевский, — не должны погибнуть?
Гаевский, чувствуя незнакомую прежде гибельную дрожь в коленях, еле удерживал тело даже в сидячем положении, а эти раздумья отнимали последние силы, и потому, махнув рукой, он решил больше не думать, а пустить всё так, как оно само пойдёт.
Тем временем Осипов, сделав последний саженный прыжок, с размаху влепился в дверь погреба. Торопясь, он сильно нажал плечом, но дверь не поддалась ему, как за несколько минут перед тем не поддалась черкесам. Сделав ещё несколько бесполезных усилий, Осипов вдруг устало поник, всё ещё держа в руках пальник с крутящимся и дымящим на ветру прозрачно-оранжевым пламенем. Потом он медленно оглянулся в ту сторону, где находился офицер. Гаевский не мог разглядеть его лица, но безнадёжный наклон головы и беспомощно опустившиеся плечи, которыми Осипов опирался на дверь, чтобы не упасть, по странному психологическому контрасту пробудили в офицере затухшую было энергию.
— Взломать дверь! Быстро! — скомандовал он.
Фейерверкер Козлов, схватив стоявший у орудия лом и грузно, но умело перепрыгнув через фашины, бросился на помощь Осипову. За ним, скача через трупы и какие-то бесформенные обломки, побежали Фёдоров и Рухман. Оба они размахивали большими, с закруглёнными лезвиями топорами, напоминавшими старинные боевые секиры.
Фейерверкер Козлов с ходу воткнул лом в щель между створками двери и всем телом налёг на него, действуя, как рычагом. Фёдоров и Рухман ударами топоров наугад пробовали сорвать дверь с петель. Железо, которым дверь была обита, глухо лязгало и скрежетало, но дверь не поддавалась. Архип Осипов всё ещё беспомощно стоял рядом, держа пальник и будто светя Козлову и обоим солдатам.
Потом Гаевский увидел, как Козлов, не переставая налегать на лом, обернулся в сторону Осипова и что-то сердито ему сказал. Осипов прислонил пальник к стене и, подойдя к Козлову, взял лом за конец, приподнял его так, чтобы, по примеру Козлова, упереться в него животом, и оба они, стараясь как можно сильнее оттолкнуться от скользкой земли, стали мерными движениями раскачивать лом, вставленный между створок. Фёдоров и Рухман успели к тому времени запустить лезвия своих топоров между дверью и притолокой и, оттягивая длинные дубовые топорища вбок, старались вырвать петли. Раздался сухой короткий треск, похожий на ружейный выстрел. Но дверь продолжала держаться.