Лерой. Обещаю забыть
Шрифт:
— Суки! Она же там одна! Совсем! Я обещал ей, что всё будет хорошо!
— Так всё и будет, Лер! — шипит Горский, навалившись всем своим весом. — Там мои люди. Камеры повсюду. Кшинский тоже знает, что делать! Поверь, он не даст свою дочь в обиду. Они просто поговорят!
Но я не верю. Не слышу. Ничего не хочу знать! Только обнять её, забрать из отцовского дома как можно скорее и спрятать ото всех! Но сил вырваться не хватает! Мои самые близкие люди вонзили нож в спину! Ору, оглушая обоих,
— Рина никого не убивала, никого пальцем не тронула! Хочет Кшинский очистить совесть перед Макеевым, так пусть делает это с ним наедине!
— Да пойми ты, Амиров! Макееву, чтобы заговорить, нужен пинок, толчок, раздражитель! Месть не имеет смысла, если о ней никто не узнает! Арина просто станет тем самым зрителем, не больше! Понимаешь?
— Я понимаю, что вы чёртовы ублюдки, которые своими руками отправили девчонку за новой порцией ада! Разве ей мало?
— С ней всё будет хорошо! — по слогам пытается донести Горский, но я больше никому не верю!
Делаю вид, что сдаюсь, обессиленно оседая в кресле.
— Горский, если с её головы упадёт хоть один волосок, я тебя убью, слышишь?
— Не упадёт, — выдыхает тот и наконец ослабляет хватку. — Как только Макеев переступит порог дома Кшинских, мы все вместе поедем туда. Обещаю!
— Нет! — с дикой нечеловеческой силой отталкиваю от себя мужиков и, не чувствуя ног, несусь к выходу. Я обещал мелкой, что буду рядом! Обещал, что стану щитом от всех бед и несчастий! Я не могу просто сидеть и ждать, когда Кшинский, Макеев, Горский наиграются в свои жестокие игры.
Пулей вылетаю из кабинета под гневные оклики Миронова, попутно нащупывая мобильный в кармане. Вот только уже через пару шагов вспоминаю, что звонить мне некуда: телефон Рины разбит. А добежав до гостиной и вовсе останавливаюсь, натыкаясь на довольные рожи полицейских, которые тщетно искали меня со вчерашнего вечера по всему городу.
— Амиров Валерий Таирович, — басит с довольным видом один из них, а я понимаю: опоздал, подвёл, предал...
Глава 30. Гости
Арина.
Лерой отпускает мою руку, и сразу становится нестерпимо холодно. Меня не греет яркое солнце и улыбка отца, печальная, виноватая, наконец-то искренняя. Иду за ним следом по тонкой извилистой дорожке в сторону дома и постоянно оглядываюсь в попытках запечатлеть в памяти образ Лероя, насытиться им. На душе неспокойно. Утро, нежное, сладкое, незабываемое, сейчас растворяется в неизъяснимом волнении. Я боюсь, что у Амирова ничего не получится, и Макеев заставить того отвечать за побои по всей строгости. Хотя должно быть всё с точностью до наоборот.
— Как ты себя чувствуешь, дочка? — отец не сводит с меня глаз. Ещё бы! Ссадина на подбородке и огромные
— Нормально, — сухо отвечаю, стараясь не смотреть ему в глаза. Со своим вниманием и заботой отец несколько опоздал.
— Прости меня, — бормочет он, резко остановившись перед входом в дом. — Во всём виноват я. Только я.
Знаю. Не спорю. Облегчать его терзания не спешу. Я несколько лет ждала, когда он прозреет, прощала его равнодушие и нелюбовь. Больше не хочу.
— Я выгнал её, дочь! Веришь? Вчера. И Кирилла тоже. Лерой показал мне записи.
— Какие? — взрываюсь, моментально повышая голос. — Где Кир нападает на меня у порога собственного дома? Или где Снеженька стонет под весом Макеева? А может, ты чудом узнал, как Кирилл чуть не продал меня, как последнюю девку, похотливому старику на забаву? Я несколько лет просила тебя поверить мне! Но тебе было не до меня! Интересно, если бы Лерой не нашёл меня вчера, ты бы вновь поверил Макееву? Наивно полагал, что я безумно счастлива с ним, пока тот планомерно выбивал бы из меня кулаками последнее дыхание?
— Прости, дочка, — повторяет отец, сгорбившись в три погибели. Сейчас ему больно. Сейчас мои слова бьют по живому. Но сейчас — это слишком поздно!
— Взгляни на меня, пап, — голос сухой, надтреснутый. Меня душит обида. — Посмотри, что они сделали со мной! Что ты сделал со мной!
Отец поднимает на меня потухшие, воспалённые от стоящих в них слёз глаза. Я вижу в них всё: его сожаление, вину, раскаяние, страх. Только любви в них нет.
— Почему ты меня не любишь, пап? — слова вылетают, обжигая сознание, но ответ мне не нужен, он сделает лишь больнее, как и жалкие попытки отца, убедить меня в обратном. А потому, не дожидаясь, когда Кшинский соизволит подобрать слова, бегу в дом и наглухо запираюсь в своей комнате.
Отец не пытается заговорить вновь, не дежурит под дверью, не просит выйти. Он просто растворяется в пустоте огромного дома, ставшего для меня чужим.
Душ. Чистая одежда. Заново обработанные ссадины. И несколько часов абсолютного покоя с любимой рок-группой в огромных наушниках. Но сидеть в четырёх стенах всё равно невыносимо скучно, да и глупо. А потому, забрав волосы в высокий хвост, спускаюсь на кухню, чтобы перекусить, а затем заказать новый телефон. Но видимо, поесть сегодня мне не дано. Не успеваю открыть холодильник, как вдалеке слышу голоса: неразборчивые, глухие, но явно на взводе. В какой-то момент любопытство перевешивает и, отложив страстное желание сделать себе бутерброд, иду на шум.
Звуки становятся громче. Среди сбивчивых фраз различаю голос отца. Он с кем-то ругается, кричит, пытается что-то доказать. Мягкой поступью приближаюсь к его кабинету, внимательно вслушиваясь в обрывки предложений.
— В чём моя вина? — орёт навзрыд отец. Его голос насквозь пропитан отчаянием и безысходностью. — Скажи мне! Я хотел смерти кому-либо из них? Или я не пытался помочь, хотя мог спокойно отвернуться! Я взял Снежану в жены, сдувал с неё пылинки, исполняя любой каприз, я сына её любил больше, чем собственную дочь! Только ей показалось мало! Чёрт, какой же я идиот! Вам обоим было мало! Что ещё от меня нужно?