Лес господина Графа
Шрифт:
Скрипучая дверь отворилась, в балагане появилась знакомая мужичка. Подошла к топчану, на котором лежал Гариц, молча принялась рассматривать его. Граф спокойно встретил изучающий взгляд, не отвернулся и никак не выказал одолевавшего беспокойства. От него не дождутся уклончивого взгляда, судьбу следует встречать глаза в глаза, даже если ты лежишь, не в силах подняться.
Взгляд у девицы был странный: ни угрозы, ни злорадства, ни любопытства. Глаза прозрачно-зелёные, цвета стоячей июньской воды. Не вяжутся такие глаза с редкостной красоты ресницами: густыми, длинными, удивительного пепельного цвета. И ван Гариц вдруг сообразил, что во время прошлой встречи принял решение послать браконьера парламентёром, ещё не зная, что это не парень, а девка.
– Ты хоть понимаешь, – спросила девица, – что с тобой должны сделать за поджог?
Она явно ждала, что граф, поменявшийся местами с недавней пленницей, напомнит, что он-то её отпустил, самая форма вопроса предполагала разговор по накатанной колее, но ван Гариц игры не принял, продолжая молча смотреть и ждать.
– По счастью, я не люблю жечь людей, ни мужчин, ни женщин, – произнесла девица заключительную фразу. – Вы оба останетесь жить.
Можно подумать, что именно она командует в лесном селении и решает судьбу пришельцев. Хотя, конечно, рассказ охотницы, о том, как с ней обошлись, взяв на ловле, наверняка сыграл свою роль при вынесении приговора. Так что, пусть корчит хоть саму справедливость. Сегодня она в своём праве.
А приговорённых огнёвские мужики, значит, жгут. Ещё одно преступление: присвоить право суда и смертной казни. Жгут, скорей всего, в тех самых угольных ямах, возле которых кормится вся деревня. Недаром же была обронена фраза, что тех, кто кабанит уголь, старики самих бы на уголь пережгли. Значит, бывало такое… Ван Гариц отдалённо не представлял, как выглядят пресловутые угольные ямы, но заранее проникся к ним стойким недоброжелательством.
Девица, не дождавшись слов, отошла в дальний угол, и вскоре вернулась с деревянной чашкой в руках.
– На вот, выпей, да ступай на воздух. С утра дождик прошёл, воздух от гари очистился, там быстрее отдышишься.
Преодолевая дурноту, граф поднялся и вышел из балагана. На предложенное лекарство, если это, конечно, было лекарство, он и не поглядел. Лекарка пожала плечами и принялась поить Павия. Вахмистр, так и не пришедший в себя, тем не менее, гулко глотал. Хрипы в его груди заметно стихли.
Угольные ямы ван Гариц обнаружил совсем рядом со своим жилищем, и не одну, а с полдюжины. Обычные ямы с поднорком с одной стороны и крутыми обрывами с остальных. Земля вокруг была усыпана золой и мелким древесным сором. Не было в ямах ничего зловещего, напоминающего о жутковатой казни лесовиков, но и ничего поэтического. Нужно всю жизнь прожить, уставившись в эту яму, чтобы заговорить о смоле, что слаще мёда. А тот, кто знает жизнь, увидит тут лишь грязный мужицкий промысел. Полезный промысел, если заниматься им законно, но уж никак не поэтичный.
Никого из жителей деревни поблизости не было, очевидно, ван Гарица и Павия притащили на одну из ближних стоянок, а сами беженцы от греха отошли подальше. Что ж, это хорошо, значит, его боятся даже пленником. И следят, скорей всего, из какой-нибудь укромины, такие вещи в обычае у дикарей.
Подошла девица, встала рядом, глубокомысленно оглядела уродующие местность ямины. Потом сказала:
– Меня зовут Золица.
Что ж, отлично. Очень подходящее имя. Интересно, чего она ждёт? Что он тоже представится или начнёт выспрашивать о своей судьбе? Просить, угрожать, торговаться? Вот уж этого не будет…
– Ты прежде когда-нибудь уголь жёг?
Такого вопроса благородный граф ожидал меньше всего!
Не дождавшись ответа, Золица продолжала:
– Вон туда укладывают дрова, шатром… поджигают, это огневик делает, и, когда разгорится, торфом засыпают. Снизу – поддув, чтобы дрова сразу не погасли, а тлели помалу. Потом тушат, а когда яма остынет, разгребают. Уголь особо, а золу особо – на поташ. Самое трудное в этом деле – остудить яму вовремя и как следует. Не дожжёшь – головни останутся – куда их? Пережжёшь – угля не получишь. Этим пепельник занимается. Если у ямы настоящий пепельник стоит,
«Ого! Хороши у них планы!» – ван Гариц не выдержал, выдал себя удивлённым взглядом.
– Да я серьёзно! – воскликнула Золица. – Ты на себя посмотри, ты же прирождённый пепельник! Ну не жёг прежде уголь, и что с того? Все когда-нибудь начинают. Сначала, конечно, придётся на подсобных работах: дрова колоть и укладывать, золу выгребать. Думаешь, я не выгребала? – да вот этими самыми руками: таскано-перетаскано. Зато потом пепельником станешь не по названию, а по призванию. Я думаю, тебя сама судьба сюда привела. Хороших огневиков тоже немного, но пепельники важнее. Разжечь огонь не так сложно, а пепельник гасит огонь, когда сочтёт, что уголь готов.
– Ты всерьёз полагаешь, что можешь заставить благородного графа заниматься рабским трудом? – саркастически поинтересовался ван Гариц.
– Мы свободные люди! Какой может быть рабский труд?
– Труд бывает либо ратный, либо рабский, – отрезал ван Гариц.
Он повернулся и решительно направился к балагану.
– Да никто ж тебя не неволит! – с обидой крикнула вслед Золица. – Я ж хотела как лучше!
Это правда. Люди всегда хотят «как лучше». Для себя самих.
Золица не прошла за ним в балаган, и ван Гариц сумел осмотреть своё временное жилище. Прежде всего, на столе он обнаружил фляги и охотничьи ножи, которые никак не ожидал увидеть. Такие вещи у пленных отбирают в первую очередь, а если и оставляют на виду, то желая спровоцировать пленников на побег или сопротивление, чтобы потом иметь формальное право жестоко покарать. Вот только охраны, достаточной, чтобы удержать его в заключении, ван Гариц не видел. В соседнем балагане, насколько Гариц мог судить, кроме Золицы обитало ещё три человека: два медлительных тяжеловесных мужика, черноволосых, со смоляными бородами и хмурыми взглядами, и старуха кухарка, а быть может, и лекарка по совместительству. Во всяком случае, именно она возилась с котелками, очень похожими на тот, в котором приносился целебный отвар. Мужики, конечно, были здоровенные, на медвежьей ухватке любой из них играючи переборол бы ван Гарица. Такие голиафы по деревням считаются непобедимыми, но на самом деле биться они не умеют и никакой опасности не представляют. Настоящих охотников, следопытов, стрелков ван Гариц не видел. Впрочем, охотник на то и охотник, чтобы в лесу его посторонний взгляд не замечал.
Вахмистр Павий уже пришёл в чувство, хотя покуда не мог подняться с постели.
– Знаешь, какие у здешних мужиков планы в отношении нас? – спросил ван Гариц и, не дожидаясь ответа, сообщил: – Нас хотят обратить в рабство, мне, во всяком случае, уже определено место при углежогных ямах.
– Сбежим, – одышливо ответил вахмистр. – Или его светлость ван Мурьен выручит. Думаю, за подмогой уже послано.
Ван Гариц с сомнением пожал плечами и вышел на улицу, чтобы ещё раз оглядеть местность и прикинуть планы побега. На дядюшку он не слишком рассчитывал, ван Мурьен был трусоват, а прошедший пал должен был напугать его до полусмерти. Убегать один ван Гариц тоже не собирался, и не потому, что жалел Павия – жизнь солдата в такой ситуации стоит немного – а просто Павий много лучше ван Гарица ориентировался в лесу. Утечь вдвоём было больше шансов.
Под вечер на заимке объявилось два гостя. Один чёрный угольщик, точная копия тех двоих, что караулили пленников, а второй белобрысый парень с жёваным невыразительным лицом. Обычно таких просто не замечают, и здесь внешность его бросалась в глаза только из-за контраста с чёрными волосами и угольными глазами прочего мужичья.
Белобрысого подвели к ван Гарицу, и Золица гордо сообщила:
– Это Стан, мой жених и самый лучший пепельник на промыслах. Стан, погляди, ведь этот человек прирождённый пепельник, правда? Он ещё нас обоих за пояс заткнёт.