Лес на той стороне, кн. 1: Золотой сокол
Шрифт:
– Это не она! – Он решительно тряхнул головой. – Не знаю, княгиня это придумала или Секач, но не Избрана. Она не могла.
– А ты откуда знаешь? – Младина лукаво, с намеком посмотрела на него, и ему стало стыдно. С кем он собрался спорить? Ведь перед ним – Та, Что Знает.
– Так это все-таки… она? – внезапно охрипшим голосом спросил Зимобор. Он раньше не задумывался о том, как сильно любит сестру, но при мысли, что все-таки она обрекала его на смерть, вся его прежняя жизнь рушилась.
Но Младина не ответила, только повела бровью.
– И что же ты – хочешь назад
– Воевать, значит? – Зимобор потер лоб, пытаясь собраться с мыслями. – Перед курганами общих предков родную кровь проливать? Отец меня с Той Стороны проклянет!
– Не хочешь – не надо! – легко согласилась Младина и снова улыбнулась. – Можно ведь и по-другому своего добиться, не обязательно лбом ворота выбивать. Не хочешь драться – отступи. Отойди, помани за собой, замани к себе, усыпи – и делай что хочешь. Не хочешь воевать с сестрой – оставь ее, а созреет – сама упадет. Я тебе другую дорогу укажу.
– Какую?
– Помнишь, отец ваш двадцать лет назад с полотеским князем Столпомиром воевал?
– Как не помнить!
Во время полотеского похода, очередного, но отнюдь не единственного, Зимобор был еще слишком мал, но он вырос среди воспоминаний бояр и старых кметей о «последней войне за волок» и хорошо знал, о чем идет речь. Рубежи между землями смоленских и полотеских кривичей проходили между верховьями Днепра и Западной Двины. Через волоки, которыми соединялись их притоки, можно было попасть с одной большой реки на другую, а также, через Ловать, на Волхов и через Ладогу тоже выйти к Варяжскому морю. Оба князя, смоленский и полотеский, испокон веков пытались захватить власть над порубежьем. Двадцать лет назад война между молодым князем Велебором и совсем еще юным Столпомиром едва не кончилась полным разгромом последнего. Князь Велебор не только захватил волоки междуречья, но едва было не взял и сам Полотеск. Столпомир чуть ли не в одиночестве бежал, и долгое время в Смоленске вообще не знали, жив ли он. Двинская земля лежала перед смоленским князем беззащитная, но пришла осень, дороги развезло, с юга поползли пугающие слухи о хазарах… А весной князь Столпомир вернулся с варяжским войском, вынудил Велебора отступить, и был заключен мир, который десять лет спустя попытались закрепить браком.
– А вот что ты мне скажи! – Зимобор вспомнил о главном препятствии, которое мешало ему стать смоленским князем. – Ведь я был когда-то обручен с дочерью Столпомира. А она умерла, но от меня не отстала! Она все ходит за мной, душит моих девушек, она не дает мне жениться! Что это значит, как от нее избавиться? Какой смертью она умерла, что не дает ей покоя?
Лицо Младины стало строгим и задумчивым. Она вздохнула, и у Зимобора сжалось сердце: неужели дело настолько плохо, что даже Вещая Вила не может помочь?
– Невеста твоя… – медленно выговорила она, отводя глаза, и от тени, набежавшей на ее светлое лицо, сам воздух на поляне померк. – Не в добрый час ты невесту выбрал, не в добрый час ее колечко взял. Погубит она тебя. Она – проклятая при рождении, и вся семья ее проклята. Теперь ее нет на белом свете, и у меня нет над ней власти.
– Неужели ничего нельзя
Младина опять покачала головой, и Зимобор опомнился: если даже Вещая Вила не может помочь, то где на свете та сила, что может?
– Какую бы невесту ты теперь ни выбрал, мертвая любую погубит и тебя заодно, – шепнула Младина и положила свою легкую белую ручку на его руку.
Зимобора пробрала дрожь, дух захватывало от восторга, лихорадочного волнения и тревоги. По жилам разливалось блаженство, а где-то в глубине пряталось ощущение смертельной опасности, от чего блаженство делалось даже острее. В глаза ему смотрела Бездна, но рядом с Бездной он себя ощущал божеством, Пламенным Лучом, призванным проникнуть в Бездну и зародить в ней жизнь…
– Только я одна ей не подвластна, – шепнула Младина, и ее мягкие руки обвили его шею.
Не помня себя, Зимобор обнял ее, чувствуя влечение такой силы, какой никогда и ни с кем не переживал. В его объятиях был сам образ совершенной красоты, девичьей прелести – и Бездны, жаждущей Луча. Все земные дела и заботы становились мелкими и ненужными, таяли и улетали – перед ним была вечность и вселенная.
– Только я для тебя – дева, возлюбленная, жизнь… – шептал ему в уши страстный голос, уже не звонкий, а хриплый и трепетный. – Только меня люби, только меня обнимай… Я дам тебе все – любовь, счастье, власть, победы, долгую жизнь, вечную молодость. Я дам тебе все – но в обмен возьму тебя всего. Только я для тебя существую, вся твоя сила – только моя…
Зимобор уже ничего не слышал и не понимал: по коже катились волны жара и озноба, каждая жилка трепетала в предчувствии, нежные руки обнимали его, но он уже не видел существа, которому они принадлежали. Гибкое, теплое, упругое тело прильнуло к нему, но тут же растворилось и обхватило сразу со всех сторон. У него уже не было тела, он был не человеком, а только лучом света, который падал в черную Бездну, пронзал Первозданные темные Воды, глубины которых было не под силу измерить даже ему…
Смоляне еще с рассвета стали собираться на Княжеском поле. Настал девятый день после смерти князь Велебора – день погребения. Все были одеты в рубахи белого цвета, цвета смерти, с посыпанными золой волосами. Семья князя запоздала. Все утро искали старшего княжича – и напрасно. В последний раз его видели вчера ночью на курганах, а утром его не оказалось нигде – ни в горницах, ни в дружинной избе. Никто из кметей не видел его, поздней ночью возвращаясь на княжий двор, – но тогда все были так пьяны, а вокруг было так темно, что это еще ничего не значило.
Княгиня и Избрана злились, хотя сами понимали: на Зимобора это не похоже. Он не мог забыть, какой сегодня день, не мог просто загулять.
– Напился, видать, вчера, так и заснул там под курганом! – ворчали среди челяди, особенно в княгининых горницах.
Достоян сразу послал людей поискать возле курганов. Там нашли примятую траву и пятна крови. И больше ничего. Кто бы ни устроил это ночное нападение, он позаботился убрать все следы и теперь молчал, никак, естественно, не проявляя своей досады.