Лес повешенных лисиц
Шрифт:
– Ну что ж, пора нам, как говорится, и честь знать, а то скоро совсем стемнеет. А напоследок мы в честь праздника прокатим тебя, Наска, в церковь! Что это за праздник, если никакой увеселительной прогулки не будет? Медсестра, помогите Наске сесть в машину. Вещи заберем попозже, а кот (здесь заведующий отделом социальной защиты понизил голос)... его нужно прикончить.
Наска стала сопротивляться. На сегодня она от гостей уже достаточно поимела всякого веселья и ни в какую такую увеселительную поездку отправляться не желала. Мол, спасибо вам за все, люди добрые, цветочки свои можете забрать,
Однако мужчины нежно, но крепко схватили Наску, легко отнесли ее в машину. Медсестра собрала кое-какие пожитки. Ермак замяукал во дворе, Наска заплакала. Она вырывалась, пока были силы, однако с такой оравой молодых и здоровых справиться не могла. С одной стороны от нее сидела медсестра, с другой – глава службы социальной защиты. Редактор Тулппио завел свою машину, фольклорист – свою. Наска брыкалась на заднем сиденье изо всех сил.
– Ведь и этот старый хрыч Юлппе дома может сидеть, а он старше меня на пять лет! –– вопила Наска. –– И котика-то одного бросили на улице...
Заведующий отделом социальной защиты занервничал. Он бросил Ермака в машину. Двери захлопнулись, фольклорист нажал на газ...
– Нехорошо, бабушка, так вести себя, – укоряла заведующая отделением.
Она пыталась гладить кота, который шипел на руках у Наски. Заведующий отделом социальной защиты прикрикнул на фольклориста Пуоли-Тиитто:
– Да поезжай уже! Так мы и ночью не доберемся до Инари. Ну и облезает же этот чертов кот.
Ему хотелось добавить, что еще и от этой старой перечницы ему прямо в нос воняет нужником: бабка-то теперь, наверное, и не моется почти. Заведующий отделом социальной защиты закурил. В груди у Наски опять засвистело, однако старуха отдалась на милость тех, кто ее держал, не отказываясь в то же время от мысли сбежать с этой увеселительной прогулки тотчас же, как только представится возможность. Она прекрасно понимала, что это было оформлением "опеки". Так нынче господа говорят, если хотят посадить человека под замок.
Когда выехали на так называемую "дорогу Кааманена", фольклорист Пуоли-Тиитто остановил машину и сказал, что ему нужно отлить. Заведующему отделом социальной защиты захотелось сделать то же самое, и как только он выбрался из машины, Ермак воспользовался моментом и нырнул из машины в темный лес. Медсестра бросилась за котом, пыталась приманить его, но темная чащоба молчала. Вскоре на место прибыл также редактор Тулппио, который, как только узнал, в чем дело, тоже принялся опорожнять мочевой пузырь. Зеленые глаза Ермака блеснули из глубины леса.
Бабка Наска очнулась и заметила, что она одна в машине. Сообразив, что теперь у нее есть возможность взять ноги в руки и бежать, старуха не замедлила ею воспользоваться. Она успела прихватить с собой только плед. Как умный человек, она не стала хлопать дверью машины, а выскользнула тихонько в лес на ту же сторону, где мужчины справляли нужду. На другом краю дороги аукала медсестра Ханнуксела, пытаясь поймать кота. Наска бежала под защиту темных деревьев и, пригнувшись, осталась там стоять. Через мгновенье она услышала рядом с собой приглушенное мурлыканье. Ермак нашел ее. Он терся о голенище резинового сапога Наски.
Когда исчезновение Наски обнаружилось, на
– Наска, Наска! Будь умницей, иди в машину!
Наска не хотела быть умницей. Она сидела в лесу на корточках и держала на руках кота. Заведующий отделом социальной защиты принялся угрожать с дороги:
– Если ты немедленно не вернешься в машину, то мы... мы... этого... придем и заберем тебя!
Все, однако, были обуты в полуботинки, и никто не горел желанием торить дорогу в темном снежном лесу. Заведующий отделом социальной защиты пытался уломать редактора Тулппио остаться на месте, пока другие доберутся до ближайшего села и поднимут тревогу, однако Тулппио не счел себя обязанным заниматься старухой, которую бросили представители власти. Он чертовски торопился сделать для своей газеты смачный репортаж о происшедшем. В голове созрел заголовок: "Старейшая в мире саамка брошена в лесу на произвол судьбы".
Вскоре все уже осипли от крика и решили махнуть на бабку рукой. Когда машины уехали, Наска с котом выбралась на дорогу. Она решила пойти пешком домой, в Севеттиярви. Пути туда было несколько десятков километров – за пару дней вполне можно добраться. Дома она перво-наперво истопила бы печь, сварила бы кофе и легла бы спать. Двери она закрыла бы на замок и хорошенько выспалась бы.
– Ну что, Ермак, пойдем, пока не замерзли.
Глава 2
Наску Мошникофф ожидало тяжелое испытание. Это не шутка: остаться одной посреди зимней тундры, когда ты одинокая женщина, да еще девяностолетняя. Когда ветер усиливается и ночь наступает.
Коту пришлось еще туже. Он тоже был старый, почти двадцати лет – по кошачьим меркам более чем преклонный возраст. К тому же на Ермака давила не только старость, но и вялый образ жизни. Последние годы он провел на кровати, в ногах у Наски, а мурлыканье физических сил не прибавляет.
Наска погладила Ермака и затем опустила его на землю.
– Пойдем домой. Надо поторопиться, чтобы успеть уйти подальше, прежде чем они вернутся за нами.
Наска Мошникофф и ее кот Ермак брели по темной дороге несколько часов. Направление было на север, домой, в Севеттиярви. Однако в темноте Наска не заметила развилки на Севеттиярви. Она прошла погруженное в сон селенье Кааманен и продолжала идти в направлении Утсйоки. Впереди было двести километров пути по заледеневшей дороге, а в конце ее – дышащий холодом Ледовитый океан.
Впрочем, оно, пожалуй, вышло и к лучшему, так как здесь ее не стали бы искать, а шастали бы в лесах к югу от Кааманена.
Всю длинную ночь Наска и Ермак шли по пустынному шоссе. Морозные предрассветные сумерки окутали неприветливый край, похолодало. Но путники упорно шли на север. В полдень они перешли границу еловых лесов. Их обогнала парочка легковых автомобилей, в лицо Наске и в морду коту ударили ветер и леденящий снег. Оба уже проголодались, оба хотели спать, но нужно было продолжать путь. Присесть на обочину они не могли: так и замерзнуть недолго. Ермак не мурлыкал, что было плохим знаком. Дома он обычно мурлыкал как заведенный.