Лес (входит в книгу Восьмерка)

Прилепин Захар

Лицо оказалось из северной группировки — той самой, что делила город с Буцем. На помощь лицу выпрыгнуло ещё пятеро из клуба, потом присоединились двое из подъехавшего такси — но они, к счастью, не вписались за северных, а больше успокаивали их, не забывая кричать нам про то, что «…вам теперь смерть, псы! вас положат!».

Нас действительно могли бы положить, по крайней мере, Шороха сразу загнали в угол двое здоровых кабанов, а я от третьего пропустил хороший удар по зубам, и следом сразу в висок,

едва не вырубился, и дальше старался держать противника подальше, работая ногами.

— Чего ты лягаешься, бык? — орал он. — Иди сюда!

Тут ещё набежало восхитительно много девок — словно у каждого из северных было по две голосистых весенних подруги, — они, вскрикивая и жутко матерясь, сновали туда-сюда, сразу растрепавшиеся и мокрые, как половые тряпки, а некоторые почему-то ещё и в крови. Одна потеряла то ли кулон, то ли серьгу и ползала по ступеням в поиске.

Я схватил одну из девок, толкнул к своему противнику, он поймал её в охапку, отвлёкся. Тут-то я, наконец, попал ему ровно куда хотел.

— Бык, бля, — ревел он, сидя на заднице, и пытаясь раскрыть покалеченный глаз.

Раздался визг — причём визжала явно не одна девка, а несколько, — я огляделся и понял, в чём дело: Грех, наконец, обнаружил лопаты и теперь ловко работал сразу двумя — благо у него руки длинные, а деревянная тут же обломилась по самый черенок о хребет того самого лица, у которого обрызгали подругу.

Железной лопатой Грех с яростью оходил тех двоих, что загнали Шороха в угол.

Одновременно Лыков справился с доставшимися ему сам.

Только здесь мы, наконец, поняли, что драться больше не с кем.

Остались одни девки — я отбегал от них, потому что не имею привычки обижать женщин, Лыков тоже не знал, как себя вести, будто танцуя меж этих истеричек, зато Грех махнул пару раз лопатой вокруг себя, и они отстали, не рискуя приближаться, но лишь продолжая орать что-то обидное. Голова кружилась от этого ора.

Лишь та, которую обрызгали, молча стояла на том же самом месте, мало того — по-прежнему оттирала свой плащ.

— Обрызгал я тебя? — спросил Грех. — Сейчас замоем.

Он подхватил лопатой мёрзлой грязной жижи из ближайшей лужи — получилось густо — и плеснул. Если б она случайно опрокинула себе блюдо баланды на плащ, и то не вышло б так мерзотно.

Тут я обратил внимания на сам совок — он был так жутко выгнут, будто по нему проехала гусеничная машина.

«Это ж с какой силой нужно бить…» — подивился я и с некоторым сомнением осмотрел северных — живы ли, целы ли. Все они, вроде бы, пошевеливались.

— Ты посмотри на лопату, — сказал я Греху, застёгивая расстегнувшиеся часы на руке.

— Эх, ты, ни хера, — удивился он сам, крутя совком. — Об кого ж я его так…

Грех потрогал совок — и убедился

в том, что я различил и на глаз: это было крепкое железо, а не какой-нибудь мягкий сплав.

Двое из такси, обещавшие нам гибель, спешно подхватили под локотки девушку в запорченном плаще и увели её к машине. Потом вернулись за ещё одной, у которой лицо было залито кровью, только непонятно, чьей именно.

Проходя мимо, она обозвала Греха дурным словом. Грех тут же, не раздумывая, гулко втесал ей тыльной стороной гнутого совка по заднице. Девка хэкнула горлом так, словно слово, которое она собиралась произнести, выпало наземь, да так и не нашлось.

Поняв, что делать нам больше нечего, мы пошли к своей «восьмёрке».

Шорох зачерпнул из лужи — ему досталось больше всех — и прикладывал холодную ладонь то к щеке, то к носу.

Лыков, усевшись за руль, долго разглядывал костяшки кулака: руку он, похоже, выбил.

Грех болезненно играл лицом, вправляя челюсть.

Я трогал явный синяк под глазом, и рёбра что-то болели — хотя не помню, что б мне туда попадало.

За всем этим забылось, как я побежал к Гланьке со ступеней клуба. По крайней мере, Шорох про это ни разу не вспоминал.

То, что мы всех уделали, во всей полноте нам стало ясно только на следующий день.

Мои синяки уже не так болели, рука у Лыкова зажила, Грех налепил себе пластырь на бровь, а по обмороженному лицу Шороха вечно было не понять — битый он или нет. В общем, когда мы встретились — всем сразу стало весело.

В голос радовались, рассказывая каждый какую-то свою собственную, а нисколько не общую баталию, пока не пересохло в глотках.

Потом Лыков говорит:

— А можно навестить тех типов, которые Шороха пытались уделать ещё в первый раз.

— Да ну? — не поверили все разом.

— Серьёзно, — ответил Лыков. — Они в травме лежат, где папка работает.

— У тебя отец Айболит? — удивился Грех.

— Ага, — заулыбался татарской рожей Лыков.

— А чего мы тогда не пьём медицинский спирт по утрам? — спросил Грех.

— Он — честный врач, — сказал Лыков с явной издёвкой над своим родителем.

— Чё с буцевскими-то? — поинтересовался Шорох про то, что было любопытно ему, — он алкоголь не терпел.

— В травме лежат, — ещё раз повторил Лыков. — Папка матери рассказывал вчера на кухне, что приезжал какой-то борзый волк в наколках и гонял там медсестёр. А главврач шёпотом раскрыл отцу, что это вор по имени Буц, который навещал своих ребят.

— Поехали, — сразу предложил Грех.

Мы, толкаясь и дурачась, пошли к «восьмёрке», каждый посчитал нужным стукнуть ей по маленькому колесу ногой. Лыков за всем этим добродушно наблюдал.