Лэшер

Райс Энн

Мэри-Бет росла и хорошела с каждым днем, и тревога все настойчивее терзала мою душу. Мне мучительно было делать вид, что единственная моя дочь, главная моя отрада, является всего лишь моей племянницей. К тому же я мечтал о других детях, о сыновьях. Поразительно, но меня все более неодолимо привлекали самые элементарные жизненные ценности.

Внешне жизнь моя протекала без всяких потрясений. Несмотря на передряги, в которые втягивал мое тело неугомонный призрак, я сохранял нерушимое здоровье и никогда не приближался к черте, отделяющей здравый рассудок от безумия. После войны я пускался в самые разнообразные

предприятия — строительство, торговлю, производство хлопка, — и все они неизменно приносили баснословную прибыль. Однако я понимал, что, для того чтобы богатства нашей семьи впредь приумножались, необходимо распространить наши деловые интересы далеко за пределы Нового Орлеана, где периоды бурного расцвета периодически сменялись эпохами полного упадка. К тому же как порт город постепенно утрачивал свое главенствующее положение.

В послевоенные годы я совершил первую деловую поездку в Нью-Йорк. Лэшер остался дома, поглощенный заботами о Мэри-Бет, а я жил на Манхэттене, наслаждаясь полной свободой.

Именно тогда я вплотную занялся преумножением семейного состояния, стремясь при этом обеспечить ему максимальную безопасность от любых катаклизмов.

Брат мой, Реми, жил теперь в доме на Первой улице. Я часто навещал его.

Настало время, когда я, убедив себя в том, что нет никаких причин, мешающих мне выполнить от природы данное мужчине предназначение, влюбился в свою молоденькую кузину Сюзетту. Она напоминала мне Кэтрин в дни ее невинной юности. Я уже вознамерился было вступить в законный брак и поселиться в доме на Первой улице в качестве хозяина. Брат и его семья не возражали против того, чтобы жить со мной под одним кровом.

Однако видения, связанные с духом, по-прежнему яркими вспышками оживали в моем сознании и становились все более отчетливыми. Я продолжал вспоминать собор, горную долину и городок Доннелейт. Обычно такие видения длились лишь несколько мгновений. Не могу сказать, менялось ли в них время действия, однако с каждым разом я замечал новые и новые подробности, которые ускользнули от моего внимания прежде. Постепенно я осознал, что блаженство, всякий раз охватывавшее меня в соборе, не что иное, как любовь к Богу.

Окончательно я убедился в этом в одно ничем не примечательное, будничное утро. Приходя по Джексон-сквер мимо собора Святого Людовика, я услышал поразительно благозвучное пение и вошел внутрь. Маленькие девочки-мулатки — «цветные», как мы их обычно называем, — все до одной прехорошенькие, принимали первое причастие. Все они были одеты в нарядные белые платьица, и каждая держала в руках белый молитвенник и четки. Отрадно было видеть в приделе храма столько маленьких Христовых невест, а сама церемония производила на редкость трогательное впечатление.

Любовь к Богу… Я ощутил ее в своем родном городе, стоя под сводами собора Святого Людовика. И понял, что именно ею наполнялось мое сердце в старинном католическом храме, возвышавшемся посреди горной долины. Я был потрясен. Весь день я размышлял о проснувшемся во мне доселе неизведанном чувстве, то вновь и вновь воскрешая его в душе, то всеми силами стараясь заглушить.

Внезапно перед глазами у меня вновь возникло видение. То был Доннелейт. Я видел каменные дома этого шотландского городка. Видел небольшую центральную площадь. Впервые сумел рассмотреть

собор со стороны — о, это был воистину великолепный готический храм. Он так и дышал стариной и величием.

Когда видение рассеялось, я зашел в ближайшее кафе, осушил стакан холодного пива и откинулся на спинку стула, прислонившись головой к стене.

Призрак был здесь. Я не видел его, но знал, что он рядом.

— О чем ты думаешь? — раздался знакомый голос у меня в голове.

Я ответил — весьма осторожно, тщательно подбирая слова. Он долго молчал, словно в недоумении, и наконец произнес:

— Я обрету плоть.

На сей раз слова эти прозвучали неуверенно, даже робко.

— Разумеется, обретешь, — подтвердил я. — Обещаю, что Мэри-Бет и я будем помогать тебе в этом всеми силами.

— Вот и хорошо. Я научу тебя, как жить вечно, как вернуться на этот свет после смерти. Это вполне возможно, и некоторые добивались успеха.

— Но в таком случае почему тебе самому так долго не удается обрести новую плоть?

— Долго? Там, где я сейчас пребываю, нет понятия о времени, — ответил дух. — Существует цель. И она будет достигнута. Лишь когда я вхожу в твое тело, я ощущаю нечто вроде течения времени — оно измеряется для меня шумом и движением. Но сам я нахожусь вне времени. Я жду. Я вижу далеко вперед. Я вижу, что вновь приду в этот мир. В мир, где все страдают.

— Все?

— Да, все, за исключением твоего клана. Твоего и моего. Клана Доннелейт. Ты принадлежишь к этому клану. Так же как и я.

— Вот как? Значит, ты хочешь сказать, что все наши бесчисленные родственники, все предки и потомки тоже…

— Да, все они избранники. Они принадлежат к самому могущественному клану на земле. Ты знаешь, как много я сделал для вашей семьи на протяжении одной лишь твоей жизни. Я могу сделать больше, намного больше. Возможности мои безграничны. Когда я вновь обрету плоть, я стану одним из вас.

— Дай мне обещание, — потребовал я. — Поклянись.

— Клянусь, ты будешь всегда пользоваться моей поддержкой и защитой. Ты и твой клан.

Я закрыл глаза. И сразу перед внутренним моим взором возникла знакомая картина: горная долина, собор, свечи, процессия горожан, изображение Младенца Христа. Дух заверещал от боли.

Когда я открыл глаза, все было как прежде. Пыльная улица, кафе, легкий ветерок врывается сквозь распахнутую дверь… Нигде ни звука. Лишь дух стонет от боли, но стон его слышу только я, Джулиен Мэйфейр.

И, возможно, крошка Мэри-Бет.

Потом призрак исчез. Вокруг меня был лишь видимый реальный мир, чуждый всему потустороннему и прекрасный в своей обычности. Я встал, надел шляпу, взял палку и по Кэнал-стрит направился в американский квартал, к дому приходского священника. Саму католическую церковь, недавно построенную, я еще тоже не видел. Знал только, что она совсем новая и расположена в районе, где живут в основном переселенцы из Ирландии и Германии.

Священник вышел мне навстречу, и я с первого взгляда понял, что он ирландец. Впрочем, в ту пору почти все священники в этих краях были ирландцами, ибо, как и во времена святого Брендана, они по-прежнему видели свою великую миссию в том, чтобы доносить свет Христова учения в самые отдаленные уголки мира. И в этом смысле мы были для них дикой страной.