Лёшка

Голышкин Василий Семенович

Плохо же я знал тогда свою бабушку! Ничто и никогда не могло ее смутить. Купить все? Пожалуйста. Она так и сказала: «Купим все, пожалуйста». Но тут же спросила, знаю ли я, зачем моя мама ходит на работу. Я, конечно, знал: «Деньги получать». «Верно, — сказала бабушка, — в частности и за этим. Деньги получать и тебя кормить. Ну а какая у мамы работа, ты знаешь?» — «Знаю, — сказал я, — шапки гнать, план давать». — «Верно, — засмеялась бабушка, — план давать, людей одевать — мамина работа. Не будет работы, не будет денег. Как и у них вот, — кивнула бабушка на продавцов игрушек. — Куплю я у них магазин и оставлю всех без работы».

Кончилось тем, что мы ничего не купили. Чтобы никого не оставить без работы. Но сладкий миг, когда я мог иметь все, запомнился мне навсегда. И вот этот миг повторился. Я написал

«Кем я хочу быть» и теперь волен выбрать любую профессию. Но, увы, сделать это мне так же трудно, как выбрать игрушку в магазине. Мне хочется быть сразу же всем: и космонавтом, и артистом, и генералом, и директором фабрики, как мама, и конструктором, как папа, и врачом, как бабушка… Эх, жаль, нет ее рядом за партой, а то бы она… А что она? «Не лезь, Лешка, в космонавты, не ходи в артисты — зачем других работы лишать?» Ну это она, насчет лишения работы, — в шутку, а во всем остальном — всерьез: не думай пока, кем быть, а будь тем, кто ты есть — учеником и мальчишкой. А то вообразишь, что ты музыкант, и ничем другим, кроме музыки, заниматься не будешь. А потом выяснится, что тебе медведь на ухо наступил. Нет, подрасти, понюхай, чем какая работа пахнет, попробуй ее на вкус и ощупь, а потом и берись, если душа лежит… Нет, бабушку рядом не надо. Ее послушаешь, только и напишешь: никем пока не хочу быть. А кого надо, маму? У мамы свой взгляд на мое будущее: «Ученье свет, а неученье тьма». Вот она выучилась и стала «человеком с положением». Жизнь, говорила мама, большой и красивый дом. Чем больше человек знает, тем выше он живет. А чем выше — тем лучше и светлей. Но просто так с этажа на этаж не поднимешься, нужен пропуск — знания. Есть у тебя такой пропуск — поднимайся и живи, нет — оставайся внизу.

«Ура!» Это я кричу. Про себя. Соглашаясь с мамой. Потому что конечно же хочу жить наверху. И уже тянусь рукой к тетради в косую линейку, чтобы записать мысль: «Я хочу быть ученым, окончить школу, институт и академию наук», как вдруг рука замирает на полпути к цели. Из косой клеточки на меня насмешливо смотрит лицо моего деда-сталевара. Усмешка у деда от уха до уха. На голове, ежиком, щеточка волос, на верхней губе — также щеточка, но как у зубочистки, над левой бровью — бороздка шрама. «Здравствуй, Лешка, рабочий класс! — слышу я его всегдашнее утреннее приветствие. — В ученые метишь? А про курочку и семь петушков помнишь? Плохо помнишь, послушай еще. Жила-была курица. Вывела она цыпленка, петушка, и пошла у куриного бога счастья для сына просить. «Какого счастья?» — спросил бог. «Чтобы знать, где искать, а самому не копать», — ответила курица. Дал бог петушку счастье. Выйдет петушок на птичий двор, позовет мать-курицу: ко-ко-мне! — и скажет, где копать. Так и жили, сын-петушок искал и находил, а мать-курица копала и сына кормила, то червячком, то зернышком. Вывела курица еще одного петушка и для него счастья выпросила. Теперь двое ищут, она одна копает. Потом третий петушок появился, четвертый прибавился, пятый подоспел, шестой не заставил себя ждать, а там и седьмой тут как тут… И всем от куриного бога счастье — искать, а самим не копать. Ну где ж тут одной курице-матери всех петушков-сыновей прокормить?.. Из сил выбилась и куриному богу душу отдала. Остались петушки одни. Найдут червячка и в семь голосов: здесь ко-ко-копать! А копать-то некому… Ну и прибрал голод всех семерых. Понял намек, рабочий класс? То-то и оно, сперва потрудись для своего будущего, заработай на ученость, а там и учись. Будь здоров, Лешка, рабочий класс…»

И дедушкино лицо исчезает. Но я теперь знаю, что писать.

«Я, Лешка, рабочий класс…» — пишу я, помогая руке языком и всеми мускулами своего лица, и вдруг с удивлением ощущаю, что тетрадь, уплывает у меня из рук. Поднимаю голову и вижу учительницу-рябинку.

— Все! — кивает она красной шапочкой. — Звонок! — Уносит тетрадь, и я на все годы учения вхожу в историю родной школы как «Лешка — рабочий класс». Это единственное, что я успеваю написать в сочинении на тему, кем я хочу быть.

ВТОРОЕ ВСТУПЛЕНИЕ В ПОВЕСТЬ

Кораблем была жизнь, а я ее пассажиром. Игра была такая. Корабль несся неведомо куда, глотая годы, как километры. И вдруг команда: «Отдать швартовы». Это я командую. Корабль останавливается, и я оглядываюсь. Потом достаю

вахтенный журнал и записываю, где я. Например: «Я на ВДНХ, в павильоне юных техников». Год, месяц, число. «Я на самолете лечу с мамой в Таллин». Год, месяц, число… «Я в Артеке». Год, месяц число… Чаще всего я останавливаю корабль в каком-нибудь новом, незнакомом месте и удивляюсь, куда меня занесло… Но бывают и домашние, а то и школьные остановки.

«Отдать швартовы», — командую я однажды и оказываюсь у себя в школе, в своем классе на уроке… чаепития. Но тут надо сделать небольшое отступление.

Галина Андреевна, наш классный руководитель, любила устраивать сюрпризы. Последний из них можно сравнить лишь с землетрясением, потому что он потряс всю школу и разрушил семейные планы наших пап и мам. Но о том после. Сперва о первых трех сюрпризах. Нет, сперва о самой Галине Андреевне. Вначале, когда она пришла к нам, мы ее не поняли. Во-первых, потому что она не кричала на нас. Все кричали, а она нет. В этом, как во всем непонятном, таилась какая-то угроза, и мы на первых порах притихли и насторожились. Во-вторых, она укоротила Лисицыну. Всякому становится не по себе, когда на тебя смотрят, как на экспонат в музее. А Лисицына любила смотреть. Уставит свои большие, нараспашку, глаза в учителя и смотрит не мигая. Любопытство? Как бы не так. Готовность номер один! Стоит математику поискать глазами мел, Лисицына тут как тут, выскакивает и подает, у нее он всегда в запасе. Стоит «немке» сослаться на учебник, и он тут же оказывается у нее в руках, но не ее, а Лисицыной, раскрытый на нужной странице. Учителя рады, а Лисицыной ничего не стоит.

Про себя мы звали ее Лисица. Но не по одному подобию с фамилией. И до нас из учительской доносились довольные вздохи: «Приятная девочка…» Но этой похвалой дело не кончилось. Заслужив по знаниям всего-навсего тройку, Лисицына за приятность получала, к нашему негодованию, четверку, а то и пятерку.

И вот эту Лисицыну Галина Андреевна укоротила. Та как уставилась на нее с первого раза, так и не отпускала. Но Галина Андреевна ни на чем не дала себя поймать — ни на меле, ни на учебнике. Мел всегда оказывался у нее под рукой, учебник — в руках. Мы молча следили за поединком: удастся или не удастся Лисицыной выслужиться? Звонок, кажется, ее последний шанс. Вот он сейчас заверещит, как сверчок, и Лисицына кинется к учительскому столику, чтобы помочь собрать вещи. Тут наконец Галина Андреевна и обратит на нее внимание.

— Лисицына!

Ай да Лисицына, до звонка «сработала», успела обратить на себя внимание учительницы.

— Я вас слушаю, Галина Андреевна… — голос у Лисицыной тает, как воск.

Зато у Галины Андреевны он какой-то робкий и неуверенный.

— Что мне нужно, Лисицына… — учительница, задумывается, будто подыскивая нужные слова. — Ты стирать умеешь?

Лисицына растеряна. Неужели Галина Андреевна хочет отдать ей что-нибудь в стирку? Этого еще не хватало!.. Но не отступать же…

— Да… Ага… — заикается Лисицына.

— И готовить?

Это уж слишком, но пусть будет, что будет, и Лисицына обреченно кивает: умею!

Лицо Галины Андреевны сияет. В руках — какая-то бумажка.

— Адрес… одной беспомощной старушки, — говорит она, — надо пойти и помочь. Ты ведь тимуровка?

— Тимуровка! — хором отвечаем мы и всем классом пялим глаза на Лисицыну.

Нас разбирает любопытство, как эта белоручка Лисицына, — а мы знаем, что она белоручка! — выкрутится и увильнет от поручения. Увильнет не увильнет, а наша Галина Андреевна — будь здоров человек! Сразу ее раскусила.

— Я… Видите ли… — Лисицына ищет выход из лабиринта. — Я хочу…

— Ты хочешь спросить, — подхватывает учительница, — достойна ли моего поручения? Ну, это как ребята…

— Достойна! — вопим мы, «радуясь» за Лисицыну и не подозреваем, что все прочие беспомощные бабушки и дедушки нашего района спят и видят уже нас у себя в гостях. Да, да, пройдет немного времени, и все мы, все до единого — и Лисицына первая из всех — будем напропалую возвеличивать своих подопечных, гордясь их трудовым и боевым прошлым, как своим собственным, и ревниво завидовать друг другу, слушая похвальное слово стариков и старушек в наш адрес на сборе пионерского отряда. Галина Андреевна всем нам, не одной Лисицыной, найдет дело по душе. Однако почему ей самой не пришлась по душе Лисицына?