Лесная Фея
Шрифт:
– У тебя осталось? – спросил Степан, пропустив мимо ушей участливый интерес образовавшегося под дневным светом товарища-собутыльника.
– Аб… бъз… ательно, – выдохнул из себя не проспавшийся мужик.
– Давай, пока моя баба не видит… только по-тихому… туда зайди, – сказал Степан и указал в тень сарая.
– У-гу… – согласился мужик и отступил, и извлёк из внутреннего кармана затрапезного серого пиджака чекушку.
Через минуту или около этого под солнышко вынырнул опохмелившийся Степан. Товарища его с ним не было: тот затерялся где-то в темноте сарая.
Степан
Пожевал, корча мерзкую рожу. Сплюнул раз, другой. Неверным шагом ступил в сторону – упёрся в бочку с водой для поливки посадок. Недолго думая, ухнул туда башкой. Затих.
– У-уууххх! – вынырнул, отдуваясь, Степан. – Хор-р-рошо!
Он покрутил, повертел головой, как это делают собаки, желая избавиться от излишков воды. Пофыркал.
– Прыф… хпф… пф… пфуууу-у… ух!
И сказал громко, так, чтобы слышала баба:
– Ща бы пожрать!
– Да-ааааа… – протяжно донеслось из дома. – Аах… – вздохнула женщина.
– Чёртова баба, – уже значительно тише выругался Степан. – Пойти, что ли, сыскать огурец? Может, остался какой-нибудь али вырос за ночь? М-да.
И тут его глаза упёрлись в кость, которую он со вчерашнего вечера приберёг для своего пса по кличке Цыган. Он извлёк её из кастрюли, всклень наполненной свежесваренными щами. Кость была большой – тяжёлой, – телячьей, берцовой костью. Её приволок мужик, который потом завалился на ночь в их сарай, спать, и теперь снова заныкался на сеновале – и, верно, храпит там в одну свою пропитую харю!.. Они хлебали щи до глубокой ночи всем миром – на огонёк да до хорошей компании подоспела парочка-другая "любителей" щей. Но щей было не жалко, так как каждый из пришедших приносил за пазухой или в рукаве, а то и в открытую – в руке, склянку, заполненную жидкостью неопределённого происхождения. И, хотя внешний вид тех напитков смущал, у них было одно ценное качество: их употребление производило точно такой же эффект, как вино, – что для всякой приличной компании, несомненно, является главенствующей целью – это же очевидный факт для каждого хорошего человека! Главное – конечный результат, а не вяло текущий процесс, о!
Степан почувствовал обильное слюноотделение.
Он жадно сглотнул.
Облизнулся.
Ноги сами понесли Степана и… подогнулись, опуская его на колени перед конурой.
Трясущимися руками он вытащил миску, опёрся на локти и стал глодать и обсасывать свежую, большую, варёную, с остатками мяса телячью кость…
Из темноты сарая вновь выступил хилый мужик, обрюзгший лицом от беспробудной пьянки. Он жмурился на яркий солнечный день, и от этого никак не мог уразуметь, кто это такой крупный, не похожий на Цыгана, копошится возле конуры.
Когда же он понял, что происходит, в его мутных глазах промелькнул шальной огонёк.
– Стёп, ты чо это удумал?
Степан не отвечал. Степан ел.
"Не уж то у меня белая горячка? – вяло мыслил мужик. – Чего тут чудится! Разве может такое быть?.. Или же она с ним случилась?..
Мужик надумал убедиться, что ему всё это не видится с пьяного дуру.
Он осторожно приблизился к Стёпе. Попробовал поднять ногу, чтобы пхнуть того, но стал терять равновесие – и был вынужден отказаться от затеянного метода.
Тогда мужик огляделся. Увидел здоровенную жердину, прислонённую к бревенчатой стене сарая. Он подобрал, заграбастал, облапил её. Пошатываясь, вернулся к Степану и аккуратно, всё ещё не веря глазам, побаиваясь за свою повредившуюся мозгами голову, ткнул дубиной в ляжку друга.
– Р-ррррр-ры… – повернулось с рычанием и оскалилось на мужика перепачканное лицо Степана.
– Ух-ты, дрянь моржова! – изумился мужик.
Степан смотрел недобро – с ненавистью… и отодвинулся так, чтобы быть боком к объявившемуся сопернику – тот, по-видимому, хотел отобрать у Степана дурманяще пахнущую кость, чтобы полакомиться самому.
Степан косил одним глазом на недавнего собутыльника, а другим следил за костью, чтобы зубы, губы и язык безошибочно находили самые сладкие вкусности.
– Ррррр-ры… ав! – он щёлкнул зубами.
– Ща, – сказал мужик. – Щас я тебя от напасти излечу! – уверил он. – Погоди чуток. Только примерюсь. Изгоню ща беса, не боись. Ща. Ща. Чуток. – Мужик всё никак не мог поудобнее встать, найти верную опору для непослушных ног, да и жердина не хотела держаться у него в руках – выворачивалась она под своей тяжестью, норовя упасть на землю. – Ща… ща…
Наконец мужик встал твёрдо. Он изловчился и, цепко ухватив толстенную жердь, поднял её над своей головой, а потом разом опустил на хребет Степана.
– Аааааааа… уууууу… я ж-твою-юююю-ууууу… ааааааа… – заныл, застенал Стёпа, опрокидываясь наземь и суча ногами. – Ах ты, волчий сын! Да я тебя п-пор-рррр-ву-ууу… уууу… – Степан корчился на земле.
– Что, собачка, ещё воешь? – покачиваясь, спросил мужик. Он приободрился и стал примериваться к новому удару. – Щас… м-мигом у-у-угомоню, во!
Чтобы мужику, оказавшемуся плохим товарищем, навалять хороших тумаков, Степан кое-как встал на четвереньки, – и всё хотел да никак не мог подобрать под себя правую ногу, дабы, опершись на неё, подняться. Он делал попытку за попыткой, и всё обрушивался на колени и на руки.
– Гад, гад, гад… ух, я тебя… погоди, гад, – ругался и приговаривал Степан.
Тут из-за дома вышла его баба, влекомая шумом.
– Что здесь… – начала она и осеклась, потому что мужик изготовился к очередному удару.
Который он тотчас исполнил.
В этот раз здоровенная палка легла вдоль всей спины Стёпы, и задела затылок.
Степан шмякнулся на землю словно мешок с горохом, плашмя – распластался с коротким шумным выдохом, и затих. Только пыль, поднятая его телом, лениво стелилась вокруг.
– Ой, люди добрые, что же деется? – после секундного замешательства, воткнув пальцы в свои распущенные длинные волосы, запричитала-заголосила женщина Степана. – Средь бела дня мужика прибили! Насмерть же, насмерть убили! Помогите! Пома-а-ги-те-е-еее!!! Пааа-маааа-гиии-теееееееее!