Лесная невеста
Шрифт:
В тот же вечер девушки повели ее на первые посиделки наступившей зимы – изба-беседа стояла тут же, у Елаги, так что Дивина вдруг оказалась не гостьей, а хозяйкой девичьих посиделок. Наступил Сварогов день [29] , девичий праздник, еще называемый куриным, потому что начинается он всегда с того, что девушки отправляются по дворам воровать кур, чтобы приготовить из них угощение для парней-женихов. И тут Дивина оказалась впереди – никто лучше ее не знал всех тонкостей премудрых обрядов, всех нужных заговоров, оберегов и песен. Она не просто помнила, что и как нужно делать, – она знала, почему то или другое надо делать именно так,
29
Сварогов день – 1 ноября. Сварог считался древнейшим покровителем «малой семьи», установившим у славян (3 тысячи лет назад) саму форму парного брака.
Не прошло и недели, как уже весь Радогощ знал Дивину, и она помнила всех по именам, никогда не путала, кто чья жена или сестра. Со всеми она была весела и приветлива, и при этом каждому казалось, что он нравится Дивине как-то по-особенному, что им она в душе интересуется больше, чем другими, потому что видит в нем достоинства, скрытые от недогадливых прочих.
И сама Дивина за несколько дней так освоилась в Радогоще, словно родилась здесь и ни на день не покидала дома. Как, живя у Леса Праведного, она забыла, откуда пришла к нему и как жила раньше, так и теперь она почти забыла лес и чувствовала себя так, будто в детстве играла вместе с Малянкой, Лисёной, Вертлянкой, Нивяницей, Пригожей и всеми прочими.
Приближалась Макошина Неделя, во всех избах толковали о свадьбах, даже там, где не было женихов и невест. Дивина начала ловить на себе смущенные, опасливые взгляды девушек: те понимали, на кого теперь смотрят все женихи. И хотя Дивина уже говорила, что не собирается замуж, девушки все же опасались ее соперничества. Ведь стоило Дивине выйти из ворот, как рядом непременно оказывался кто-то из парней. Каждый день, не дожидаясь приглашения, парни приходили к Елаге колоть дрова, носить воду, чистить хлев; каждый старался изо всех сил в надежде, что потом его позовут в избу и что Дивина, белолицая, румяная, угостит молоком и кусочком теплого хлеба. Кто с кем гулял на весенних игрищах – все было забыто.
Особенно часто колол дрова Горденя, первый парень в Радогоще. Его родня не возражала против того, что теперь он гораздо чаще помогает по хозяйству зелейнице, чем матери, – у Крепенихи другие помощники в доме найдутся, а получить такую невестку она считала очень желательным. В то, что такая красавица и умница вовсе не пойдет замуж, Крепениха не верила. «Бывает, что старая девка ведуньей делается – если хромая, или слепая, или еще какая увечная, или испорченная! – приговаривала она. – А если девка здоровая, красивая, то раньше или позже все равно ей замуж идти. Красный мак покрасуется да зернышками рассыплется, так и девка, одна ей дорога».
Только в одном доме поведением Гордени были смущены: у Зобни. Кривуша, старшая Зобнина дочь, уже не первый год вилась возле Гордени, и все привыкли считать, что дело кончится свадьбой. Красавицей ее трудно было назвать: невысокая ростом, плотная и крепкая, она родилась с искривленной шеей, из-за чего держала голову как бы вперед и выглядела слегка горбатой. Толстая, тяжелая темно-русая коса у нее была заплетена гладко и всегда свисала через плечо на грудь, и оттого казалось, будто голова склоняется под тяжестью этой косы. Лицо у нее было свежее, румяное, но из-за густых черных сросшихся
Но вопреки расхожему мнению, что увечной-то и надо заниматься ведовством, Кривуша собиралась не в ведуньи, а замуж. Самолюбивая и упрямая, она была твердо убеждена, что достойна владеть самым лучшим, и, как это часто случается, ее убежденность невольно передавалась другим. Едва войдя в возраст невесты, Кривуша выбрала Горденю и в течение двух лет упрямо шла к своей цели. На всех посиделках и гуляньях она неизменно была рядом с ним; благодаря своей решительности и пылкости она среди местных девушек была одной из первых. С ней не любили спорить, потому что она не постеснялась бы пустить в ход и кулаки. Сперва над ее привязанностью к лучшему парню смеялись, но, смеясь, девушки опасались переходить ей дорогу, и Горденя считался уже законной собственностью Кривуши.
Поначалу Горденя только ухмылялся – ему ли, лучшему парню в округе, жениться на горбунье! – но постепенно привык к этой мысли. Он был вожаком среди парней, а она – среди девушек, ее считали дельной и толковой, из тех женщин, что в случае надобности унесут на спине и детей, и добро, и даже мужа. Так чем они не пара? Ну, шея кривая, подумаешь? Шеи он уже и не замечал.
Но появилась Дивина, и Кривуша была забыта. Горденя сразу понял разницу между тем, когда ты позволяешь кому-то любить себя, и тем, когда любишь сам. Крепениха вздохнула с облегчением: упрямая, вспыльчивая, неглупая, но слишком уж самолюбивая Кривуша не нравилась ей как невестка. Даже сам Зобня, сравнивая свою дочь и Дивину, только пожимал плечами: выбор Гордени был понятен.
Но сама Кривуша не смирилась и возненавидела соперницу. Все ее надежды, все труды двух лет были погублены в один день. Было тем более обидно, что Дивина и не помышляла ни о какой борьбе, даже не догадывалась, что кого-то обидела, и на Горденю обращала внимания не больше, чем на других.
Поняла она все в вечер священной «девятой пятницы», когда начиналась Макошина Неделя. С самого утра она была возбуждена предстоящим праздником, ей было весело, и при том весь мир вокруг: серое, хмурое небо, мерзлая темная земля, груды побуревших листьев, холодный ветер – все казалось прозрачным, исполненным особого смысла. С наступлением сумерек они с Елагой разложили огонь – беседа, поставленная еще голядью, жившей здесь до прихода князя Радогостя, отапливалась не печками, а двумя открытыми очагами. Очаг в глубине считался женским, и возле него стоял деревянный идол Макоши, а возле того, что ближе к дверям, – идол Перуна, и он считался мужским. К дальнему очагу Елага принесла охапку нечесаного льна. Вскоре в беседу собрались женщины и девушки.
Две многодетные матери, отмеченные милостью Макоши, подали Елаге белую курицу и нож с рукоятью лосиного рога. Елага перерезала курице горло, набрала в горсть горячей крови и обрызгала ею охапку льна, идол богини, очаг, стены беседы и собравшихся женщин.
– Слава тебе, Макошь-матушка, за все твои дары щедрые! – приговаривала она. – Благослови дома наши миром и ладом, детей наших здоровьем и добрым ростом, молодых изобилием в доме, невест женихами! Благослови наши руки на всю зиму прясть-ткать без устали, девицам приданое готовить!
Елага бросила курицу в огонь, яркая вспышка озарила просторную избу, на миг осветила ее до самых уголков, и все собравшиеся радостно закричали – богиня приняла жертву. После того девушки-невесты взялись за Макошину пелену. Одни чесали лен, тут же передавали его другим, те привязывали кудель на лопаски и немедленно начинали прясть. Третьи собирали в дальнем углу ткацкий стан, шепотом споря, как же это делается, – Дивина прошла туда, и все части сложного сооружения как бы сами собой встали на место.