Лесная пустынь
Шрифт:
— Этому, пожалуй, в семинарии, — предположил Саушкин.
— А нам шо? — вскинулся Перебейнос. — Пошлем и в семинарию. Пока я, — он ткнул себя пальцем в грудь, — кормлю область, а не область меня… Эх! Та шо область? Перебейнос усю Европу бы накормил, он бы вам о тут бананы вырастил, тильки бы кто-нибудь прийшел людям на пидмогу, тильки бы кто взявсь отвечать им на их душевни потребы… Кто б растолкував, як надо жить, чтобы не обижать дружка дружку, чтобы никто никому не мешал… А то… возьмем, к примеру, колхозы… Слухай, хлопчик,
— Насчет колхозов? — вяло переспросил Краузе.
— От именно: насчет колхозов.
— А! Вздор! Не может худое дерево принести доброго плода.
— Та-ак, а насчет Госплана?
— Если слепой ведет слепого — оба упадут в яму, — влепил Краузе не задумываясь.
— Так-так-так… А насчет… — он оглядел всех, словно собираясь задать самый важный вопрос, но не успел — грянул ответ:
— Если это дело от человеков, оно разрушится.
— О то ж и я думаю, — горестно кивнул Перебейнос, — но в чем же тогда шукать опору?
Краузе забормотал что-то, похожее на песню, да вдруг как взревет:
— Победы на супротивные даруя-а-а-а!..
— A-a-a! — могучим басом присоединился хозяин и ударил кулаком по столу.
Как ни умолял, ни упрашивал нас плачущий Перебейнос, Краузе мы ему не оставили.
— Он нам самим нужен, — завершил разговор Саушкин.
— Понимаю, — легко согласился хозяин. — Як не понять?.. Но — жалко. Я бы ему и хатку дал, и скучно бы ему тут не было — у меня тут и немчики е… Кого тильки у меня нет — всякие нации. — Он вытер слезы: — Есть еще така нация, у которой и названия нема — один матерный язык понимают. От через них-то, скоришь всего, я ридну мову и подзабув: добри слова десь хоронятся, а пакость всякая так и прет, так и прет. — И, внезапно озаботившись, поинтересовался: — Не видели по дороге — боронуют где-нибудь?
— Не обратил внимания, — отвечал Саушкин.
Я вспомнил, что где-то попадались нам работающие трактора, а Краузе ровным голосом сообщил:
— Два трактора вели боронование на сто двенадцатом километре справа от шоссе…
— Колхоз «Заря», — определил хозяин.
— И один — на триста тридцать девятом, тоже справа.
— Это — «Восход», та-ак, — он задумался было о своем, но, вскинув восхищенные глаза на Краузе, снова всхлипнул: — Это ж надо!.. Углядел, запомнил — такий хлопчик… Та шо ж вы сало не кушаете?
— Кушаемо, — возразил Краузе.
Потом мы долго тряслись по проселку. Taк долго, что почти весь хмель из нас выбило.
— Куда это тебя занесло? — спросил Саушкин.
— Не занесло, — сказал Краузе. — Просто мне хотелось сказать о самом важном, — и замолчал. Похоже, однако, что остатки давешней красноречивости в нем еще сохранялись — недолго помолчав, он приступил к разъяснению:
— Среди моих предков были люди разных профессий, но каждый из них делал работу, которую считал главной для русской земли, — это закон нашей фамилии,
— Он был прав, — оценил Саушкин. — Экология сегодня…
— Он был не прав, — перебил Краузе, — он ошибся: самые важные проблемы сегодня — другие, те, о которых говорил Перебейнос..
— Что ты имеешь в виду? — обернулся Саушкин.
— Через тридцать метров канава… — И мы чуть было не влетели в канаву, вырытую поперек.
— А это еще зачем? — прошептал Саушкин в бессильном недоумении.
— Раньше дорогу тут размывало — помнишь, какая грязь была? — спросил Краузе.
— Ну и что, что грязь? Проползали ведь?
— А то, что каждый год приходилось подсыпать полотно. А теперь они сбросят воду через канаву, засыплют ее — и всё: целесообразно.
— Так ведь проехать нельзя!
— Нельзя, — заключил Краузе. — Ширина — два метра, глубина — тоже два метра, причем один метр — вода.
— Ну уж нет, — рассердился Саушкин, — так дело не пойдет, — и задумался. — Погодите-ка! Где-то нам щиты попадались? Которые для снегозадержания…
— Километрах в трех. Нет, в четырех отсюда. Но из них ничего не сделаешь, да потом — скоро уж темно станет.
— Попробуем…
Мы привезли два щита, положили их один на другой через канаву, поразбросали нарытую экскаватором землю, чтобы машина могла въехать на мост, а если выпадет фарт, то и съехать. Краузе походил по щитам и остался недоволен:
— Прочность этого моста не рассчитана на массу этого автомобиля.
— Я и сам знаю, — сказал Саушкин.
— Мой отец не дал бы здесь никаких гарантий.
— Я тоже никаких гарантий дать не могу.
— Зачем же ты собираешься ехать?
— А что мне, — взорвался Саушкин, — у канавы и куковать? Я сюда чего ради за четыреста километров тащился?..
— Четыреста тридцать два.
— Гуси будут где-то, а я буду здесь? Или обратно поедем, к Перебейносу? За домашними гусаками и курками?! Тоже мне, «добрый хлопчик»… Зря тебя не оставили… Рассчитана — не рассчитана… Что с того, что не рассчитана? Ехать надо? Надо! Ну вот…
— Одно условие: дай мне аптечку.
— Возьми… погоди, а где она есть-то? Может, у меня ее и нету?.. А! Вот она, держи! — Он захлопнул дверь, машина подпрыгнула, рванулась и замерла уже на другой стороне. Мы с трудом перебрались по деревянным обломкам.
— Сколько осталось? — осведомился Саушкин.
— Шесть с половиной километров.
Дальше ехали при свете фар. В каком-то месте свернули с проселка в степь, проползли сколько-то без дороги, наконец Краузе сказал: «Здесь стоп». Саушкин остановил машину, выключил двигатель, откинулся к спинке сиденья и тихо так попросил: