Лесная свадьба
Шрифт:
Только уехал Миклай, как жена Эмена, оставшаяся без мужа после кулацкого бунта, проговорилась, что ей удалось отправить с Миклаем в детдом одного из своих детей: «Хоть один избавится от голодной смерти!» И потянулись к Настий женщины, чтобы узнать, как и что, куда везти, кому сдавать детей… Поехали следом на лошадях, пошли пешком: «Дойдем как-нибудь с милостынькой Христа ради…» Жалко отправлять своих ребятишек неведомо куда, а еще жальче глядеть, как тают они день ото дня. Поневоле поведешь…
К тому же неведомо откуда свалился
Заболел, возвращаясь из Казани, и Кргори Миклай. Три дня лежал пластом в жару и бреду. Настий в отчаянии побежала за отцом Дмитрием, но поп не пошел, только сказал злорадно:
— Подыхать стал, так и бог ему понадобился?! Коммунисту бог не поможет, все равно его черти утащат….
И все-таки Миклай выкарабкался из лап смерти. Худой, ослабевший, с заострившимся лицом лежал он в постели.
— Миклай-то как, поправляется? — спрашивали у Настий соседи.
— Да получше ему уже, вот только слаб очень, — вздыхала Настий, но в глазах ее так и сияла радость.
А в деревне слышны злорадные смешки:
— Отец Дмитрий не помог, так черти Коммунисту помогают, что ли…
Во время эпидемии люди остерегались ходить друг к другу, но Шапи, услышав счастливую весть, поспешил к Миклаю.
— Как здоровье? Как чувствуешь себя? — начал он еще с порога.
Миклай поднял голову с подушки, слабым голосом пригласил Шапи войти в комнату. Нерадостен был их разговор. Но Миклай настоял, чтобы Шапи сходил в волисполком, рассказал все.
— Так и скажи: скоро весна, а сеять нечего… Своя власть — поможет чем-нибудь, хоть советом, но поможет!
— Да кто со мной разговаривать-то там будет? Кому я там нужен… Никого не знаю, и меня никто не знает…
— Ничего, дело познакомит.
На следующий же день отправился Шапи в путь. Дорога обтаяла, почернела. Она выступала над осевшими снегами будто черный пояс на белом кафтане. Впереди, крича во весь голос, поднимались в небо грачи и галки, облетали путника стороной, широким полукругом, и снова садились. Чернела на бугре мельница. В последнее время она пуста. Лишь изредка заедет туда кто-нибудь из мужиков побогаче, у которых еще сохранилось зерно. И заскрипят, завизжат тогда жернова — аж сердце заноет.
Хозяин на мельнице другой — и цена другая.
— Что это, уважаемый, цена вздорожала? — спрашивают Кавырлю.
На что он сердито отвечает:
— Раньше один хозяин был, а сейчас их два. Обоим плата нужна…
В волисполкоме Шапи сказали, чтоб он принес список бедняков, нуждающихся в семенном зерне, составленный комбедом. В тот же вечер в доме Кргори Миклая собрались люди. Пришли даже те, чья нога раньше
Миклай, облокотившись на подушку, поднялся, сел поудобнее и сказал:
— Пиши аккуратно, обдуманно…
— Как ни пиши — все пойдет, — ворчал Павел Дмитриевич. — А вот кто распишется?..
— Пиши, пиши, — закричал Верок. — Есть у нас такой человек — Миклай свою подпись поставит!
— Мне что, напишу. Только вряд ли толк будет…
«Да, — подумала Настий, слушая этот разговор. — Так все на бумаге и останется…»
Когда Миклай, подписав под бумагой «Комбед Миклай Головин», откинулся на подушку, один старичок, задумчиво пощипывая свою седую бородку, печально сказал:
— А ну как дадут семена — а я уж и участок свой продал…
— Ничего, — утешил его Миклай. — Лишь бы дали. Землей-то уж как-нибудь всех обеспечим.
Утром Шапи выехал на трех подводах в Кужмару. За ночь снежная вода уже проточила местами дорогу. Подмерзший ледок трещит и ломается под полозом, хрустит под копытом. Кажется, и лошади бегут веселее, и голосистые скворцы так свистят, словно ржут маленькие жеребята в небе…
Семена выдали, и Шапи, не дожидаясь, когда подмерзнет дорога, погнал лошадей обратно. В деревню вернулся к вечеру. Привез овес, гречиху, полбу. Замок, висевший на двери кооператива, отомкнули, и народ, увидя открытую дверь лавки, веря и не веря этому, заспешил сюда.
— Что привезли?
— Кому будут давать, по сколько? — спрашивают все друг у друга, и в глазах светится надежда.
После этого зачастили люди к Кргори Миклаю.
— Миклай, помоги семенами, век не забуду твою доброту…
— Пожалей, у меня трое мальцов… Если не засеем — помрут!
— Вот соберем народ, обговорим все, тогда и поделим по справедливости, — отвечает Миклай.
Он уже встает с постели, но на улицу выходить опасается. Подойдет к окну и смотрит, смотрит. А там с каждым днем все более открываются обогретые солнцем и умытые талой водой поля, они сверкают на солнце и дышат теплом. Идалмасов холм уже освободился от снега совсем, на вершине его, на подсохшей уже земле, играют ребятишки. Они, как и всё вокруг, ожили, повеселели и смотрят сейчас на мир с надеждой и интересом.
Глядя на них, Миклай вспоминает отправленных в детдом сирот. Из Казани нет никаких вестей: что там, как живут — не известно.
Верок, остановившись у холма, подумал: «И мой вот так бы сейчас бегал…» — и накатились слезы на его глаза. Младшенький не пережил минувшей зимы.
Настий, идя за водой, долго наблюдала за играющими детьми, улыбалась, вспоминая прошлое: и свое далекое детство, и девичество, когда все вечера проводила здесь, на холме. Улыбалась она и другому, ощущая, как зреет в ней новая жизнь. Она об этом еще никому не говорила, даже Миклаю. Ничего, придет время — сам увидит.