Лесная свадьба
Шрифт:
Вот и окончилась эта тяжелая, беспощадная ко многим зима. Вновь открылась дверь кооперативного магазина. Как и прежде, стоит у весов Шапи, он отвешивает людям семенное зерно. Видны на прилавках и остатки прошлогодних товаров. Даже вывеска, омытая первым весенним дождем, кажется подновленной, ярко сверкает на солнце.
Прошла зима…
11
Прошумели первые весенние дожди. Зазеленели, покрылись молодой травкой луга. Взошли яровые. У тех, кто отсеялся раньше, они уже зеленеют
Вот уже и скот на луга вывели, и не слышны по дворам жалобные тягучие голоса животных. Волга поднялась, затопила пойменные луга, дошла до самых деревень. Весь день плавают по высокой воде лодки, а ночью костры горят, бросая отсветы до самых звезд. У боды все, даже те, кто не рыбачил никогда. И пахнет в деревне свежей рыбой, илом, травой и речной водой.
Рыба — доброе подспорье весной, когда даже нитка сушеных грибов считается деликатесом. Рыбы всем хватает, остается и для продажи. А скоро появятся молодая крапива, щавель, борщевник, снить, проклюнутся из земли первые грибы вязовики… Так что с пустым желудком никто не останется — лето всех накормит.
Учитель Павел Дмитриевич вернулся домой мокрым с головы до ног. Ходил он ловить рыбу наметом и вот возвращается… Одежда липнет к телу, из голенищ длинных охотничьих сапог при каждом шаге плещет грязная вода, урчит, хлюпает.
— О господи, где это ты так вымок? — встречает его жена.
— Рыбу-то в воде ловят, — бурчит учитель.
Это ничего, что промок, — главное, жив остался, чудом от смерти спасся. Испуг еще не совсем прошел, и Павел Дмитриевич с содроганием вспоминает случившееся. Плотик, на котором он стоял, от неосторожного движения вдруг развалился, и незадачливый рыбак с головой ухнул в воду. Течением подхватило его и понесло на стремнину. На счастье, рядом оказались рыбаки с лодкой, они и выловили учителя.
Павел Дмитриевич сбросил в угол старую одежду, надел белую холщовую рубаху, такие же штаны, босиком прошел к столу и сел на лавку, вытянув ноги. На столе тоненько напевал самовар, лежали свежие лепешки. Зима эта прошла для учителя как обычно, семья не голодала: паек он получал исправно, медку хватало и себе, и на продажу, а что еще человеку нужно?..
Скрипнула дверь, и на пороге появился Кргори Миклай. Учителю он показался взвинченным, злым.
— Как живешь, Митрич? — коротко спросил Миклай.
— Ничего, живем помаленьку, — ответил тот, но войти не пригласил.
Миклай, не церемонясь, прошел к столу, устроился поудобнее, всем своим видом показывая, что скоро уходить он не собирается. Он молча глядел на учителя, и тот, не выдержав взгляда, отвел глаза, спросил с деланной заинтересованностью:
— Ну, как кооперативная работа идет?
— Думаю, скоро сдвинется с места. Не заметишь, как страда подступит, будут нужны серпы, косы, лопаты… Но за
— Да-а.
Миклай молчал, испытующе глядя на учителя. А тот не поднимал головы, смотрел вниз на вытянутые свои ноги, на побелевшие и сморщенные от воды пальцы.
— Вот что, Митрич, пришел я к тебе за помощью, — сказал наконец Миклай. — Нам с Шапи вдвоем не справиться, а ты человек грамотный…
— Нет-нет, — сразу понял учитель. — Мне некогда, своей работы хватает. Вот с пчелами придется еще возиться…
— Да ты хоть грамоте нас подучи. Сам знаешь, на фронте этому не учили. Только расписаться и умею.
Учитель с любопытством посмотрел на Миклая, подумал и сказал:
— Есть такая поговорка: сколь ни учись — все дураком помрешь. Плюнь ты на свою кооперацию. Мужик ты деловой, и без того проживешь. В твои-то годы как грамоте ни учись — все равно в комиссары не выйдешь.
Учитель осекся, увидев, как вспыхнули вдруг яростью глаза Миклая, как заиграли желваку на скулах, сдвинулись к переносице брови. Наверное, дело приняло бы крутой оборот, если бы Павел Дмитриевич не пошел на попятный:
— Ну что, хочешь учиться — так можно и поучить. Сейчас, говорят, всех неграмотных учить будут, даже взрослых…
— Нам без учебы нельзя. Коли власть в свои руки взяли, надо жизнь строить, новую жизнь! А это без грамоты никак не сделаешь.
Возвращаясь от учителя, Кргори Миклай еще издали увидел, как к его дому подъехала кошевка, из нее вышел человек и направился в избу. «Кто это? — недоумевал Миклай. — И конь, вроде, чужой, и седок незнакомый…»
Он, и верно, был не знаком Миклаю. Бритоголовый, грузный, тяжело носил он свое тело по комнате, прогибая половицы. Взблескивал очками, поворачиваясь к Настий и что-то говоря ей тяжелым густым басом.
— Да вот он и сам пришел, — сказала Настий, показывая на мужа.
— Та-акр — грозно протянул незнакомец и одернул серый полувоенный френч. — Так это ты председатель комитета бедноты? — Даже не поздоровавшись, он уставился сквозь очки серыми немигающими глазами на Миклая.
— Да, я, — ответил Миклай. Он выдержал этот тяжелый взгляд, и незнакомец, повернувшись, прошел к столу, бросил на лавку портфель, предварительно достав из него какую-то бумагу, и плотно, по-хозяйски, уселся.
— Так почему вы не дали семена Богомолову Александру Мироновичу?
— Кому? — переспросил Миклай. Он не сразу понял произнесенное по-русски имя и фамилию Мирона Элексана.
— Богомолову… Затем Белкину, Мамутовой Марфе… — незнакомец назвал еще несколько фамилий — все сплошь зажиточных, не подчинявшихся комбеду людей. И такое зло взяло Миклая, что он не выдержал и, глядя прямо в глаза этому начальственного вида человеку, сердито воскликнул:
— А ты-то кто такой?
— Я — Попов, председатель волостного союза взаимопомощи.
Миклай стушевался малость, но ответил твердо: