Лесная свадьба
Шрифт:
— Значит, решила в партию вступать? — переспросил Сакар. — Смотри, скоро тебя догонит.
— А что, и догонит! — улыбнулся Миклай. Он вспомнил, как однажды вечером Настий с ручкой и чистым тетрадочным листком подошла к нему: «Миклай, помоги написать!»
И они сидели голова к голове, а на листе из-под руки Настий появлялись круглые, пока еще неровные буквы, складывающиеся в слова: «В партийную ячейку от Головиной Настасий заявление…»
Она остановилась, посмотрела на Миклая.
— Пиши, пиши дальше, — улыбнулся он ей ободряюще.
Тогда словно ветер просвистел за окнами. Вспомнила Настий
Вспомнив этот поцелуй, Миклай потаенно улыбнулся. Но Сакар все же заметил его счастливую улыбку и ничего не сказал…
Через несколько дней на бывшем поповском доме красовалась вывеска:
Чакмаринский райисполком
Звениговского кантона
Марийской автономной области.
После упразднения волисполкома в Кужмаре остался только союз взаимопомощи, остальные учреждения и организации перевели в Звенигово. Попов даже обрадовался: «Меньше проверяющих будет, — решил он. — Спокойнее».
Но однажды, придя на работу, он обнаружил положенную на стол газету «Йошкар кече», отогнутую так, что сразу же в глаза бросался заголовок: «Союз крестьянской взаимопомощи помогает только богачам!» Он читал и перечитывал статью, никак еще не веря, что написано это о нем, и не понимая, кто же мог написать. Действительно, договор с владельцами мельницы был заключен, но плату они все-таки брали двойную, причем он об этом знал. И семенное зерно попадало не в те руки — было и такое. И записка мельнику была, чтоб должникам союза зерно не молоть… Кто же это мог знать?
А написали в газету комсомольцы Лапкесолы под руководством своего вожака секретаря райисполкома Осипова. Виктор организовал сбор материала о союзе взаимопомощи, он же отвез весь материал в редакцию газеты.
После этой статьи кантком РКП (б), к которому временно был прикомандирован Миклай, поручил ему разобраться в этом деле, досконально проверить работу союза и его председателя. Время командировки уже подошло к концу, и Миклаю следовало ехать в город, продолжать учебу, но он не- мог бросить дело, тем более, что в каиткоме в это время остался всего лишь один работник.
Проверив работу союза и вскрыв множество злоупотреблений, Миклай вместе с ответственными работниками кантона и райисполкома собрал население окрестных с Лапкесолой деревень, чтобы обсудить результаты проверки и принять совместное решение по союзу взаимопомощи. Попов сбежал с собрания. А народ решил: за свои действия Попов должен отвечать перед судом; союз взаимопомощи, как изживший себя, распустить.
Весна. С откоса бегут в Кокшагу ручьи, звенят, гремят, протачивая в склоне промоины и обнажая желтые пласты глины. Кричат птицы, кружат над крышами бывшего монастыря. Кипит, клокочет молодая жизнь.
В открытую форточку льется
Сегодня радостный день. Сегодня — выпуск. Вот-вот должен прийти Миклай. Что-то он скажет? Куда-то его направят?
Настий задумалась, загрустила. Передней встала вся ее прежняя жизнь, обычная жизнь темной марийской женщины, скупая на радость, но почему-то так необъяснимо щедрая на горести и беды. П вот сейчас все Меняется…
Она и не заметила, как пришел Миклай. Он стоял сзади и улыбался, глядя на жену. Потом тихонько обнял ее за плечи. Настий вздрогнула, а когда обернулась, лицо ее озарилось радостью.
— Ну как? — спросила она.
— Все, завтра еду! — ответил Миклай. — А вот и направление обкома партии. — И знаешь, кто его подписал? Йыван Воробьев! Вот как высоко взлетел наш земляк. Ну, а теперь собирай мужа в дорогу — чеверын[3], Настий!
Когда хозяин землянки закончил свой рассказ, я посмотрел в окно. Дождь прекратился. Было еще довольно темно, но на востоке уже потихоньку просыпалась заря, четко высвечивая кромку дальнего леса.
Наверное, у старика был свой резон окончить рассказ именно здесь, на эпизоде, когда Миклай с мандатом партии выходит на светлый и прямой путь. Позже я понял это и оценил мудрость рассказчика. Но тогда мне показалось, что он недосказал что-то, и я спросил:
— А дальше? Что было дальше с Миклаем? Как сложилась его судьба?
Старик посмотрел на меня, усмехнулся и сказал:
— Жизнь сложная вещь. И не важно, как она вертит человеком, — главное, как он сам ее воспринимает, какими глазами видит и как идет по ней. Миклай работал в кантоне: вначале руководил земельным отделом, потом организовывал колхозы, сам был председателем в Лапкесоле. Настий одно время заведовала избой-читальней, потом работала в сельском Совете… Сложное было время. Предвоенные годы…
Он снова замолчал, потом подошел к окну, приставил ладонь козырьком к стеклу лампы и задул ее. Стало темно. Но постепенно глаза привыкли, сизая полутьма утра вступила в землянку.
— Я ведь рассказал это не потому, что Миклай Головин был каким-то особенным человеком, — продолжил старик. — Совсем нет. Судьба его вполне обычна для моего поколения. Таких было много. Все дело в том, что он был первым здесь у нас. Потому его и помнят.
— Да, да, я понял, — сказал я поспешно. — Это как точка отсчета — с него началась новая жизнь в деревне…
Старик ничего не ответил. Он встал и начал одеваться.
— Светает, — сказал он. — Пойду проверю стога.
— Да что с ними может случиться? — спросил я.
— Ну, случится или нет, а проверить нужно. Мало ли: зверь подойдет, человек какой…
Я тоже собрался — если выйду сейчас, то с первым автобусом успею в город.
Мы вышли из душной землянки. В воздухе уже чувствовалась осень: было довольно промозгло и холодно, и я поежился. С бугра виднелась Волга — свинцово-серая полоса воды. Чуть вправо, на лугу, чернели колхозные стога. Над ними, будто опираясь на вершинки стожаров, нависло низкое небо. Было сумрачно, пусто, и я утвердился в мнении ехать домой.