Лесной Охотник

МакКаммон Роберт Рик

Именинник являл собой грозную фигуру. В этом полярно-белом костюме его и без того широкие плечи, казалось, раздавались на пять футов в ширину. С Майклом он был примерно одного роста — шесть футов и два дюйма. На макушке волосы его имели небольшую проседь, похожую на снежный колпак огромной скалы. Впрочем, седина выделялась только вблизи — издали ее не было видно из-за очень короткой стрижки. У него было круглое лицо и полные щеки, как у херувима, а широкий рот кривился в мальчишеской усмешке. Холодные бледно-голубые глаза тоже усмехались, только в них не было и намека на юношеский задор — в них сквозила неприкрытая угроза.

Чувствительное обоняние Майкла сразу уловило несколько запахов, которые

помогли определить, что этот человек курит сигары, недавно ездил на лошади и только что прикончил миску ванильного мороженного. Лицо его до сих пор было таким красным, будто его измазали томатной пастой и, похоже, это не имело никакого отношения к задуванию свечей. Зрелище казалось очень странным — будто бы огненный шар поместили на тело снеговика. Майкл невольно задался вопросом, имеются ли у этого человека контакты хорошего кардиолога. В центре красного галстука виднелась запонка в виде свастики с маленьким алмазом, вмонтированным в каждый из четырех концов.

Белый костюм в зимний период? — подумал Майкл. Очевидно, что этот мужчина либо делал попытки продемонстрировать некоторые атавизмы вкуса, присущие его предкам-викингам, либо хотел сделать заявление, что он слишком велик, чтобы давать себе труд беспокоиться о моде, погоде или о чем-либо другом мирском. Впрочем, немцы бы могли назвать такое поведение «barbarisch» [варварским (нем.)].

Майкл заставил себя заговорить, осторожничая с вестфальским акцентом.

— Вы совершенно правы, сэр. Я проходил мимо и услышал музыку, она привлекла меня, и я решил остаться. Я никого здесь не знаю, но я подумал…

— Что можете зайти и пропустить здесь стаканчик-другой, майор? — перебил его мужчина. Он все еще улыбался, но в голубых глазах на румяном лице сквозила опасность. — В мой день рождения? Это настоящая наглость, сэр.

— Я не знал. Никто не остановил меня у двери.

— Там на двери табличка «Частная Вечеринка». Или вы не умеете читать? Ваше имя и подразделение, — несмотря на строгость тона, улыбка продолжала блестеть на его губах, не становясь холоднее.

— Его зовут Хорст Йегер, — ответила Франциска Люкс, и Майкл увидел, как глаза именинника резко обратились к ней. — Он мой друг, Аксель.

— Друг? И давно? Минут пять примерно? — теперь его улыбка стала более натянутой, а взгляд сделался колким. Он снова быстро глянул на Майкла Галлатина. — Ваши документы, пожалуйста.

Майкл стоял неподвижно, сердце его колотилось. Он был, как говорят англичане, близок к тому, чтобы соскользнуть. Однако силой воли он сохранил бесстрастное выражение лица и склонил голову на бок.

— Хотелось бы сначала увидеть ваши, сэр, — ответил Майкл.

Повисла тишина. Как далеко она протянулась? Не удивительно, если отсюда и до самого Лондона…

— Хотите сначала увидеть мои документы? Мои документы? — это был не рев, а, скорее, пыхтение убегающей из котелка еды.

— Я знаю, кто я, — спокойно ответил Майкл. — Но не имею ни малейшего понятия о том, кто вы.

Мужчина отстранил Франциску в сторону и двинулся на Майкла, как бык.

Джазовый квартет продолжал играть в среднем темпе, танцпол заполонили гости, напитки текли рекой, а периодически взрывавшийся смех напоминал пулеметные выстрелы.

Тепло алого лица почти опалило брови Майкла. Складывалось ощущение, что огромный белый снеговик с горящей головой готовился превратить наглеца в горстку золы.

Майкл стоял неподвижно, заставляя себя держать плечи расправленными. Взгляд разъяренного хозяина вечеринки ударил его, словно плетью. Он, казалось, уже готов был…

Но

опасность миновала. Рука погрузилась во внутренний карман белого пиджака и, вынырнув, сжала кожаный бумажник, на котором показался белый конский волос, благодаря которому Майкл лишний раз убедился, что не ошибся, уловив запах лошади и седла.

— Я, — процедил мужчина сквозь зубы. — Аксель Риттенкретт, старший следователь, — бумажник открылся, чтобы показать квадратный латунный знак с немецким орлом и нацистской свастикой под словами «Geheime Staatspolizei» [Государственная секретная полиция]. — Но так как вы, похоже, не уделяете особого внимания надписям, майор, я скажу вам, что после вашего запроса я имею полное право посадить вас в машину и доставить в штаб-квартиру Гестапо.

Майкл ощутил пот на висках. Похоже, в этом зале, охваченном ритмами танца, было слишком жарко. Риттенкретт тоже потел, и Майкл подумал, что не удивился бы, если бы из пор этого человека полилась кровь, а не пот. Однако сейчас его волновало другое: нужно было сказать что-то поистине впечатляющее, потому что от этого зависела его жизнь.

— Герр Риттенкретт, — сказал Майкл, спокойно глядя в яростные глаза человека. — Я был в 25-й танковой дивизии во Франции в 1940-м году, позже меня и моих товарищей перебросили на русский фронт в 1941-м. Мы сражались в Минске, Киеве, дошли сквозь метель до Москвы, прошли минные поля под Курском и видели нечеловеческие бойни под Смоленском. Мы пробивали себе путь из окружения центральной армии с большими потерями. Нас отправили на Западный фронт после вторжения, а утерянных членов нашей дивизии заменили желторотыми новичками. Совсем недавно, это было в декабре. Мы держали северный сектор под Арденнами, герр Риттенкретт, — с вызовом сказал он. — Я ценю вес и силу вашего знака Гестапо, но я видел, как людей потрошат, обезглавливают, режут пополам или четвертуют, пока они молят о смерти. Видел, как танки превращают людей в живое месиво, которое и человеком-то трудно назвать. Я видел, как бойцов разносят на куски минами, сжигают заживо огнеметами, видел, как они насмерть замерзают в сугробах, погибают в несчастных случаях, ревут над телами своих товарищей, тонут в пересекаемых реках, потому что они слишком горды, чтобы рассказать своим сержантам, что так и не научились плавать. Я видел, как юнец за несколько минут превращается в старца. Видел красивую гордость любящей матери, которой суждено потерять своего единственного сына, а еще видел, как посмертная маска этого самого сына становится пищей для мух. Так что, герр Риттенкретт, — сказал Майкл, подумав о том, что слишком многие детали его красочного рассказа встречались ему на самом деле, особенно в Северной Африке. Разве что, речь шла о британских солдатах, прошедших через эту агонию, а не о немецких. — Я уважаю вашу должность и поздравляю вас с днем рождения. Но после того, через что я прошел в 25-й армии, сэр, во славу Третьего Рейха, я считаю себя в праве проходить через любую дверь и брать любой напиток, который пожелаю, потому что, герр Риттенкретт, я иду пить в компании многих сотен призраков, и мы заслужили небольшую привилегию. Даже от Гестапо.

И хотя герр Риттенкретт не сдвинулся ни на дюйм, Майкл ощутил, как тело его подалось назад.

Музыка все играла и играла. На потолке лица умерших правителей тоскливо взирали на праздник живых.

Риттенкретт медленно высвободил из легких воздух.

— У меня есть к вам всего один вопрос, майор, — сказал он. — Ответьте на него предельно честно.

— Задавайте, сэр.

Заснеженная голова Риттенкретта кивнула. Одна рука медленно протянулась к локтю Майкла, голубые глаза сверкнули.